— Ненавижу мужиков, сдерживающих эмоции оргазма, — говорю напрямик. — Хорошо, что ты не такой. И балет в соседнем купе, вероятно, порадовался…

Поднимаю глаза на Диму, чувствую себя глубоко озадаченной. Прильнув ухом к стене, он сосредоточенно вслушивается в тишину из соседнего купе. Взрослый, вроде, мальчик, а всерьез боится быть услышанным и разоблаченным.

— Вроде не слышно… Они или на завтраке, или спят. Эх, ну что ж мы не разведали обстановку…

— Слушай, — раздражаюсь немного. — Мы оба вроде совершеннолетние, свободные люди. В чем дело? Пусть слышат, раз им слышится. Слышат и радуются за ближнего.

— Да я, вроде, слово давал. Ну, перед поездкой в этот тур. С нас, мужиков, Передвижной обещание взял, что мы за все время тура, ни с кем из коллег ни-ни-ни… Я, конечно, мужик: мое слово, хочу даю, хочу беру. Но с другой стороны, неловко как-то. Причем обещал-то я, блин, еще когда не знал, что ты со мной в тур поедешь. Как сейчас помню, на Зинаиду глянул, потом возраст девчонок из балета прикинул, потом внимательно на бицепсы Антона Галкиного посмотрел, и думаю про себя: «За кого они меня принимают? Тут обещай, не обещай, все одно — и скучно и грустно и негде писюн полоскать»…

— Дмитрий, фи! — возмущаюсь формулировочной. — Следите за текстами!

— Ну, как тут уследишь? — виновато ухмыляется, хитрец, а в глазах ни капли раскаяния, — Ой, брось ты. Ну, какой я Дмитрий? Димка-шалопай. Димка-хулиган. Это да. А Дмитрием я только последние пару лет стал. Сорок лет, ни дать, ни взять, — время срочно вырастать, мало пить и много спать, прекращать хм-хм пинать… Это я сам придумал. Только что. На словах легко, в жизни — не получается.

— Точно, — соглашаюсь я, подумав, — И впрямь Димка-шалопай… Кто б еще до таких почтенных лет дожил, а авантюр избегать так и не научился…

Ровно на этих словах Марина-массажистка начала ломиться в дверь. Стучала, дергала, звала… Я сидела с ногами на постели, давилась от хохота, наблюдая, как Димка, растеряв навек всю свою застольную презентабельность, прыгает по купе, целясь ногой в штанину, и, следуя отчаянной жестикуляционной мольбе этого шального типа, громко возилась с замком и бросалась в Ринку короткими междометиями, вроде:

— Рин, все ок. Через пять минут открою. Да подожди ты!

Ринка при этом страшно хотела взять из купе что-то важное, поэтому заметно нервничала и ругалась. Пронаблюдав, как совсем не солидный, но все же сорокалетний мужик вылазит из моего купе через окно, предварительно трижды оглядев платформу, я спокойно задвинула раму и, не таясь, расхохоталась.

— Да что там у тебя?! — бурчала Ринка.

— Не поверишь! Помнишь, проводник при вселении просил нас не трогать защелку, а закрывать на верхний замок? Так вот, я об этом забыла, и как теперь отсюда выйти, не знаю. Все уже перепробовала.

— Блин! Нельзя было раньше сказать! Сейчас позову кого-нибудь… Марина, ты просто ходячий разгром! Мне нужно срочно показать Передвижному медицинскую книжку, а то он потом куда-то уйдет и фиг я его потом поймаю…Слава богу!

Последнее восклицание было вызвано не мной, и вскоре кто-то принялся ковыряться отверткой в нашем замке. Спустя минуту, добрый спаситель — гладковыбрит, бакенбарды прилизаны, спина чуть вперед зад на отлете — чудесным образом размыкает челюсти замка.

— Спасибо Дмитрий, — говорю холодно. — Рада видеть вас снова.

— Гх-м… Я проходил мимо, и не мог не помочь, это мой долг! — гнусавит он.

Так у меня завелся свой персональный Димка, о чем, несмотря на все последующие события, я до сих пор не жалею ни на миг.

* * *

С тех пор началась наша тайная связь. Недолговечная, как все страсти, и острая, как всё тайное.

/Кончики пальцев,/ помнят каждую складку твоего тела./Вот бы остаться,/но быть рядом без оглядки не мое дело./ Моя работа — / приходить на миг и в рупор материть беды./А вот заботы — / Залатать ступу, иль хоть купить кеды./

Нам было сладко вдвоем. И в те минуты, что удавалось удрать от общественности, и при всех, когда праздно болтали и поддразнивали друг друга невинными для посторонних глаз фразочками. Мы чувствовали друг друга родными. И в период идиллии — когда казалось даже, что наши отношения могут перерасти в нечто большее, чем обычный командировочный роман, и позже — когда все уже стало ясно, и я ограничила возможности общения. Эх, Димка, Димка… Чем мне заполнить теперь эту дыру в душе?

Умом понимаю, что если б финал не оказался столь трагичен, чувства, возможно, увяли бы сами, и сейчас я вспоминала б о проведенных с Димкой минутах в менее восхитительных красках. Но сердце не внемлет разуму, сердце истекает трагичностью, бредит невосполнимостью потери и, что самое тяжкое, терзается собственной виной в случившемся. Вероятно, Димка мучался своей виной за разрушение нашей начальной идиллии ничуть не меньше моих нынешних переживаний. По крайней мере, рассказывал о своих мучениях в шокирующее мрачном свете. Артист, что с него взять! Могла ли простить, и до конца оставаться преданной самкой? Увы, нет. Наличие соперницы всегда, вместо азарта, пробуждало во мне безразличие и внезапную любовь к благотворительности. «Если он ей, бедняжке, так нужен, — пусть забирает. И да будет им счастье, и детей куча! А я, слава богу, еще не в том возрасте, когда поиски нового партнера составляют проблему» — думала я, и добровольно жертвовала любыми мужиками ради больше нуждающихся в них конкуренток. Чаще всего, конкуренток это обижало и благосклонно отдаренные мною территории они бросали в ближайшее же время и отправлялись искать следующие, да те, которые нужно завоевать, а не выклянчить… Так было всегда, и в нашей с Димкой ситуации вышло точно так же. Изменить ход событий в этом смысле я никогда не смогла бы. Появление разлучницы всегда равносильно для меня утверждению, что никаких чувств и не было. Ведь если были, кто б смог разлучить?

НПВ

Девятый день пути. Из Славянска едем в Купянск. В поезде наблюдается массовое улучшение настроений.

Даже Валентин, несносно ворчащий и ратующий за освобождение сортира всякий раз, как я или Ринка собираемся принять душ, сегодня в духе. «Вы, девчонки, как будет остановка, сразу бегите в душевую, а то мадам Зинаида грозится там от меня запрятаться», — сверкает улыбочкой он, потирая ладони и забрасывая длинную челку за спину. Кажется, Зинаида прекратила тиранить его чувства и несколько смягчилась, принимая ухаживания. По крайней мере, за ужином она пригласила его за наш стол: «Валентин, без вас я оказываюсь самой старой в компании. Немедленно смените дислокацию! Пересаживайтесь к нам…»

Остальные же довольны по двум причинам. Во-первых — послезавтра в туре объявляется трехдневный перерыв. Кто хочет — смотается домой. Хотят все, кроме нас с Димкой. Они радуются возможности увидеться с домашними, мы — предстоящему романтическому викенду. С таким столпотворением в поезде встретиться наедине удавалось совсем не часто. На ходу, скомкано, непрочувствованно. Второй повод для общего веселья — небольшое изменение в расписании. Концерт в Славянске мы давали днем, сразу свернулись и тронулись в путь, и вечером должны быть уже в Купянске. А значит, ночь проведем без шатаний буквальных, с шатаниями перенОсными. Ночка ожидается наиприятнейшая.