Лицо Ланса стало таким же напряженным и гневным, как у нее.

– Что ты-то об этом знаешь?! – прогремел он, и его ультрамариновые глаза потемнели. – Хорошо, согласен: для меня это важно. Возможно, это единственная важная вещь в моей жизни… Теперь ты довольна?

– Нет! – крикнула Хани. – Ты так и не объяснил мне, почему ты не выставляешь свои работы!

– Как раз потому, что это – важно, черт возьми! – воскликнул Ланс, с трудом сдерживаясь. – Или ты считаешь, что мне не дает покоя слава какой-нибудь очередной новоявленной звезды поп-арта? Нет, моя работа кое-что для меня значит, и именно поэтому мне не хочется, чтобы к ней относились как к посредственной мазне богатого скучающего плейбоя.

– Но это же не обязательно! – возразила Хани. – Существует серьезная профессиональная критика. Экспертам достаточно взглянуть на любое твое полотно, чтобы понять: перед ними талант, настоящий, исключительный талант!

– В самом деле? – с издевкой спросил Ланс. – По-моему, ты один раз уже расписалась в своей наивности и чрезмерной доверчивости. Критика еще может признать талант в каком-нибудь голодном юноше из полуподвала, но никак не в принце крови! Нет, я не сомневаюсь, что мои работы будут хорошо продаваться, но не уверен, что их не будут приобретать только для того, чтобы иметь лишний повод посудачить о Неистовом Лансе. И будь я проклят, если дам кому-то такую возможность! Пусть лучше мои холсты гниют где-нибудь в чулане!

В его голосе звучали такие страсть и горечь, что у Хани на мгновение перехватило дыхание.

– Ты не прав, Ланс! – с горячностью возразила она. – Даже если первые твои картины и воспримут именно так, то потом все поймут…

– Это ты не права, – отрезал он решительно, и его лицо, секунду назад пылавшее страстью, стало угрюмым и замкнутым. – Я знаю, как это бывает, и еще я знаю, как часто это бывает. Поверь, того успеха, о котором я говорю, мне не составит труда добиться, но он был бы для меня разочарованием – разочарованием гораздо более сильным, чем если бы мои холсты вечно оставались sub rosa*. Я не хочу рисковать…

* В безвестности (букв. – "под розой", так как роза считалась в древности символом тайны) (фр.).

– Какая расточительность! – прошептала Хани, и внезапно эмоции и чувства, которые она сдерживала ценой невероятных усилий, разом нахлынули на нее. Глаза ее наполнились слезами, и две прозрачные светлые капельки скатились по щекам. – Какая преступная расточительность! – повторила она.

На лице Ланса появилось удивленное и даже испуганное выражение. Он медленно поднял руку и провел пальцами по ее мокрой щеке.

– Ты плачешь? – спросил он. – Из-за меня?! А знаешь, мне это даже нравится. Насколько мне известно, за всю мою жизнь никто не пролил из-за меня ни одной слезинки.

– А почему, собственно, кто-то должен о тебе плакать? – в замешательстве и потому несколько сердито спросила Хани. – Разве ты когда-нибудь кому-нибудь показывал, что под клоунской маской, которую ты носишь, скрывается нормальный человек? И этот человек заслуживает хотя бы пары слезинок…

– Я передумал, – вдруг быстро сказал Ланс и нахмурился, словно вспомнил о чем-то, не имеющем никакого отношения к Хани. – Мне не нравятся твои слезы. Перестань, Медок, у меня внутри все переворачивается!

– Мне это тоже не нравится, – ответила Хани, и слезы потоком потекли по ее щекам. – Я не хочу жалеть тебя! Ты этого не заслуживаешь…

– Я знаю, – произнес Ланс непослушными губами, привлек ее к себе и поцеловал в висок; в его объятиях Хани сразу почувствовала себя удивительно спокойно. – Я знаю, – повторил он, слегка откашлявшись. – Но ты уже не сможешь забрать назад те слезы, которые пролила. Ты подарила их мне, и теперь они мои. Я буду хранить их возле самого сердца и вынимать, когда мне будет особенно грустно или одиноко. – Говоря это, он начал нежно покачиваться из стороны в сторону, убаюкивая, успокаивая Хани. – Я буду смотреть на них и говорить самому себе: "Видишь, старина Ланс, ты не можешь быть совсем уж плохим! Ведь Хани плакала о тебе".

– Дурачок! – всхлипнула Хани, машинально обхватывая его руками за плечи и с силой прижимая к себе. – Какой же ты все-таки дурачок! Ну почему я позволяю тебе так со мной поступать?

Ланс ласково провел ладонью по ее волосам.

– Ты же сама сказала, что я клоун. А у каждого Арлекино должна быть своя Коломбина, – веско заметил он. – И мне кажется, что я свою Коломбину нашел! Ты как будто специально создана для меня, любимая!

Хани ткнулась лицом в густые светло-каштановые волосы у него на груди. И хотя ее кожа была тонкой, как шелк, и очень чувствительной, ей было удивительно приятно чувствовать щекой эти маленькие пружинки. От Ланса пахло мылом, морской солью и сладким мускусом – типично мужской запах, который до сих пор всегда подавлял Хани. Но в объятиях Ланса она чувствовала себя так уютно и спокойно, что ей снова захотелось заплакать, а щемящая нежность, которая исходила от него, пьянила, как старое выдержанное вино.

Хани подняла голову, чтобы проверить, чувствует ли Ланс что-нибудь подобное, и наткнулась на его неожиданно суровый взгляд.

– Медок, – проговорил Ланс. – Я хотел бы…

Хани отчаянно затрясла головой. Она не знала, о чем он собирается просить, но догадывалась, что о чем-то важном. О таком, что она может нечаянно позволить ему под влиянием момента, но к чему не готова.

– Не сейчас, Ланс, пожалуйста… Ладно?

Он несколько секунд внимательно изучал ее лицо, потом медленно кивнул.

– Я могу подождать еще немножко, – прошептал он. – Просто с каждым днем мне становится все труднее сдерживаться. Не забывай об этом, Медок, хорошо?

Хани торжественно кивнула в ответ.

– Не забуду.

– Я буду ждать, – еще раз сказал Ланс и, наклонившись, с бесконечной нежностью прильнул к ее губам. – Боже, как мне хочется любить тебя!..

"И мне!" – подумала Хани с отчаянием. Даже себе она не могла толком объяснить, почему отталкивает его…

И Ланс – такой сильный, нежный, такой прекрасный – неохотно разжал руки.

– Идем, – сказал он, разворачивая Хани в сторону коттеджа. – А то моя решимость тает, как воск на огне. Мои родители назвали меня Ланселотом, но это имя не слишком мне подходит: я далеко не тот рыцарь в сияющих доспехах, который…

Он не договорил, а Хани подумала, что для нее – особенно в эти минуты – Ланс и есть самый настоящий рыцарь. Она уже заметила, что терпение и выдержка не входят в число его добродетелей, поэтому легко могла себе представить, каких усилий ему стоило держать себя в руках.

– Ты, наверное, хочешь пойти обедать в усадьбу? – спросил Ланс, и на его лицо вернулось привычное, насмешливое выражение. – Обещаю, что в качестве компенсации за свое недостойное поведение, которое ты столь великодушно простила, я буду образцовым кавалером.