— Слушай, ты. Ее высочество согласились остаться в замке еще на один день. Завтра они со свитой едут на прогулку. Приготовь принцессе коня.

— Какого, ваше сиятельство — Молодца или Красавца?

— Приготовь ей Придурка. Да подрежь сбрую снизу — так, чтоб заметно не было.

Граф зевает: зверски устал. Но спать некогда. Нужно идти готовить соглашательный порошок. Хлопоты…

* * *

Ночь. За окном кельи — стройные пихты и мохнатые ели. На столе свеча, по лавкам — сестры-монахини. Меж них — святая Матильда (усы длинные, пышные — дай Бог такие любой святой): тыкая иголкой вышивку, рассказывает.

— Глаголю, сестры, не от желания пустой болтовни, а в назидание. Случилось мне видение, и было то ровно неделю назад…

Утром в день святого Доминика, покончив с сорок восьмой молитвой и поднявшись с колен, Матильда вышла из ворот монастыря и углубилась в лес, чтобы собрать хворосту Свернув с привычной тропинки — тут было мало хворосту — она, веточка за веточкой, кустик за кустиком, и забрела в самую чащу, где темно было как ночью.

Вдруг холодно ей стало. А по телу забегали мурашки. Распрямилась — видит: из-за темной ели выходит… не человек, не зверь — а девушка юная в розовом платье и с головой кабана!

— Хочу постричься в монахини, матушка!

И рылом в ноги — бух!

— Грехи замаливать, Божьей благодати сподобиться!

Вот так. Собрала Матильда всю свою веру в кулак, осенила тройным знамением мерзкое чудище… Тут силы и изменили ей: страшно крикнула и повалились без чувств.

Очнулась под вечер. Солнце садилось, чудище сгинуло. С тревогой ощупав себя, установила: ряса исчезла, прядь волос над ухом пропала… но самое святое — усы да крест нательный — не тронуло чудовище, не посмело!

— Говорю то в назидание, — молвила монахиня, делая последний стежок на вышивке. — Да укрепится всяк слабый духом и да преодолеет дьявола, если до последнего мига будет веровать в Господа и призывать его к себе в помощь.

…Закончив рассказ, святая прощается с сестрами на ночь. Плотно затворяет дверь, опускается на колени перед распятием, начинает шептать:

— Понедельник, вторник, среда, четверг… Вторник, среда, четверг…

Крути — не крути, а выходит, что завтра пятница. Нужно готовиться. Вытащив из-под половицы ящичек, она вынимает щипцы, накаляет их на огне — и начинает тщательно подкручивать усы.

Такова должность у святой: по пятницам усам предписано кудрявиться.

* * *

Сильнее прижав к себе бутыль с «эликсиром молодости», Эвелина обернулась к потайной дверце, плотно притворила ее и — щелк, щелк — повернула ключ в замке.

Затем прислонилась к холодной крепостной стене и закрыла глаза: нужно было подождать, когда сердце перестанет так бешено стучать.

Надо было только успокоиться. Ибо план был превосходный.

«Превосходный-превосходный!» — подбодрила она сама себя.

Перво-наперво — проникнуть на кухню и уговорить кухарку добавить «чудесного эликсира» в завтрак графу Шлавино. Если же кухарка не захочет-то предложить ей самой сначала попробовать, что за чудесный напиток этот эликсир.

Дальше уговорить кухарку налить «эликсир» в вино графу не составит труда. А после того как злодей-колдун отпробует «чудесного эликсира», Эвелина попросит доложить о себе.

Да-да, об Эвелине, дочери графа Эдельмута! Невероятно, если ее не захотят принять. И вот тогда-то…

Тогда-то она и скажет, глядя в глаза одурманенному соглашательным зельем злодею: «Господин чародей, вы хотели погубить моего отца, но вам это не удастся. Скажите мне, где спрятали графа Эдельмута и отдайте волшебные конфеты для господина Фаульмана».

Повторив про себя последние слова, Эвелина собралась с духом, открыла глаза и выбралась из мокрых кустов на полянку.

Замковый садик был невероятно запущен. Дождь кончился, в тишине с мокрых листьев капала вода, в предрассветных сумерках начинали щебетать первые птицы. Эвелина осмотрелась.

Слева высокая деревянная лесенка вела прямо в покои. Рядом стояла низенькая беседка, со всех сторон заросшая густым кустарником. Справа меж кустов проглядывала другая дверь. По словам Вилли, она-то и вела во двор.

Как не хотелось выходить из этого садика, куда, наверное, целыми днями не заглядывает никто. Тут было так спокойно!

«Ах, все будет хорошо», — храбро сказала себе Эвелина. И повторив еще раз «Берегитесь, граф, скоро мой отец окажется на свободе!» — смело толкнула дверь и вышла во внутренний дворик замка.

— …К графу, говоришь?

— С-совершенно в-верно.

— А что это у тебя за пазухой?

Не сводя испуганного взгляда со спрашивающего, Эвелина вытащила бутыль.

— Хм, — поморгал Упырь. — Что это там? Не кровь ли часом человеческая?

— Что вы! — в ужасе воскликнула Эвелина. — Это… это… «эликсир молодости». Для его сиятельства.

— «Эликсир молодости»? — На жирном лице Упыря появился интерес. Друг графа подкатился ближе и взял бутыль в руки. — Взаправдашний?

— Самый настоящий, — поспешила уверить девочка.

— И сколько за него просишь? — облизнулся Упырь, не сводя глаза с бутыли.

— Тридцать сребренников, — пробормотала Эвелина, от растерянности — первое, что пришло в голову.

— Возьми, — не глядя, сунул тот ей кошель.

Какое-то время девочка стояла, глядя на кошель — толстый, голубого бархата, с пушистыми кисточками…

— Но это… для графа! — вскричала она вдруг. — Стойте!

Поздно. Содержимое бутыли — буль-буль-буль-буль! — уже переливалось в горло Упыря.

Потрясенная, смотрела Эвелина на пустую бутыль. Вот и все, что осталось от беспроигрышного плана. Что же теперь делать?

— Графу бы не понравилось, — вытирая губы, заверил Упырь. — Не в его вкусе. И вообще, зачем ему молодеть, он и так молод. Нет у тебя еще?

Эвелина печально покачала головой.

Глаза ее наполнились слезами. Какой хороший был план! Такой замечательный, такой хитроумный! А все из-за нее. Уже сегодня вечером у нее в руках были бы конфеты. А завтра, может быть, она увидела бы отца…

Где-то вдали прокричал петух.

— Ну, мне пора, — заторопился Упырь. — Если раздобудешь еще такого эликсира, неси прямо ко мне. Уговор?

Ответа не последовало. Вместо него послышались громкие всхлипывания.

— Что-что? — не понял Упырь.

А слезы текли и текли по лицу Эвелины.

— Что стряслось-то? — участливо осведомился Упырь.

— Ничего, — отвернулась девочка, вытирая рукавом мокрые глаза, — ничего не стряслось… Просто я больше… я больше… никогда не увижу моего отца… — Слезы с новой силой закапали на рукав. — Никогда…