И дернул еще раз.

И еще.

Пес лежал на сиденье, приоткрыв пасть. Его набухшая влагой шерсть и окровавленные клыки заставили судью побледнеть. Рольф был мертв.

А дома Саша сейчас варит ему кашу с тушенкой…

Не выдержав, Струге уткнулся в порог двери машины и беззвучно заплакал. Впервые за те пятнадцать лет, которые прошли со дня смерти матери.

Он закопал собаку там же, в лесу, за два шага до опушки и в ста метрах от тела Зелинского. Закопал и забросал прошлогодней листвой едва заметный холмик за десять или пятнадцать минут до приезда бригады из областной прокуратуры. Вскоре подъехали и оперативники из ГУВД. И уже потом – «Скорая».

– Это хорошо, что судья мимо на автобусе проезжал, – пояснял Пащенко, кивая разбитой головой в сторону сидящего чуть поодаль Струге. – А я сотовый, как на грех, в кабинете забыл. И не известно, сколько еще пришлось бы на дороге куковать.

Впрочем, на этом объяснения и закончились. Начались пояснения по причинам и версиям, закончившиеся распоряжениями. Темно-зеленый «Форд» без регистрационных номеров, марку которого было трудно вспомнить. Мужчина в черном свитере и почти белых от старости джинсах, ростом около ста семидесяти пяти сантиметров, да десяток гильз, рассыпанных по дороге. Вот все, на чем приходилось основываться, обозначая принцип поиска. И, конечно, Гонов.

Это первое, что заявил Вадим, едва завидев приблизившихся своих подчиненных. И Пащенко еще не успел толком пояснить, чье безвольное тело лежит на опушке леса, как к месту жительства младшего сержанта Гонова уже выехали оперативники из Центрального РОВД.

Гонов. Теперь только от него одного зависело, как скоро закончится следствие по делу Пермякова и толком начнется расследование убийства Ефикова. Неприметный младший сержант, не выделяющийся ни из толпы прохожих, ни в строю сослуживцев, стал объектом принципиального поиска, граничащего с отчаянием.

Земцов. Слава богу, что еще есть Земцов, который в своей антимафиозной организации способен мыслить иначе, чем некоторые его коллеги, «упаковавшие» в Терновский СИЗО заместителя транспортного прокурора. Но только теперь, доверившись ему, Пащенко и Струге уже не следовало совать нос в его отношения с Яшей Локомотивом и Виталькой Штукой. Впрочем, сколько раз так уже было? Не счесть.

Произошло то, что предсказывали в терновских кабаках все, понимающие толк в этой жизни. Не пройдет и двух месяцев после смерти Эфиопа, как город будет втянут в пучину междоусобных войн, сопряженных с совместной партизанской борьбой против милиции. Это на первый взгляд все просто: нет человека – нет проблемы. На самом деле это как раз тот случай, когда проблемы появляются именно в результате отсутствия человека.

А Пермяков по-прежнему в тюремной камере.

– Ну, что? – спрашивал Струге, сидя дома со стаканом перед телефоном.

– А ничего, – отвечал из дома Пащенко. Он то и дело из чего-то прихлебывал – наверное, из чашки с микстурой от сотрясения. – Гонов пропал. Ни в отделе его нет, ни дома. Молодая жена в шоке. Ребята из уголовки ее поспрашали, пользуясь трансовой простодушностью, она сказала, что муж ушел вчера в магазин, после чего дома не ночевал. А не ночевал дома он лишь тогда, когда был на очередном или внеплановом дежурстве. Подобных заскоков с мужем не происходило никогда.

– Ну, это она сказала, – попробовал отрезать Струге. – Сколько их, бедолаг, по чужим бабам теряется?

– В трико и сланцах? – с сомнением возразил Пащенко. – А еще жинка сказала, что за последние две недели они умудрились приобрести видеокамеру, отдать часть долга за квартиру и окончательно расплатиться за машину, купленную два месяца назад опять-таки в долг. Одним словом, дела у Гонова в этом месяце шли на удивление успешно. То же самое можно сказать и о покойном Зелинском. Этот парень был более рачительным, поэтому из ящика его мебельной «стенки» опера выудили ни много ни мало, а двадцать тысяч долларов. Если сравнить находку с показаниями супруги Гонова, то начинает просматриваться логика. Что-то около этой суммы потратили и они.

– Ты Сашке посылку заслал?

– Да. Сегодня днем. Слушай, Струге, завтра выходной, время перед понедельником есть. Я думаю, что кое-какие мелочи должны всплыть. Во всяком случае, в Терновке. «Рыболовы» туда уже подтянулись…

Слыша лишь прерывистое дыхание судьи, Пащенко немного сбросил обороты.

– Антон, видишь, как оно получилось… Жалко Рольфа, конечно. Я так привык к этой бестии… – Сказал и тут же осекся. А Струге Рольфа не жалко? А он не… привык? Поняв, что говорит слова, от которых Струге станет еще хуже, он повел в обратном направлении. – Но надо жить. Нужно в очередной раз попробовать выдержать.

– Я о Сашке думаю. Он уже почти неделю там.

– Он тоже выдержит…

Пермякова запросили на выход в начале одиннадцатого. Значит, Кормухин появился в изоляторе около десяти. Приехал на работу, побывал на совещании – обязательном ритуале в понедельник для всех правоохранительных органов, доложил Пащенко или Старику о текущем плане, первым пунктом в котором был очередной допрос зарвавшегося транспортного зампрокурора, и прибыл. По всей видимости, полученная тут же взбучка не оставляла Кормухина в покое, и он, вооружившись обидой и очередным компроматом, решил свое взять и его, Пермякова, добить.

А в тот момент, когда Александр усаживался на прикрученный табурет напротив «важняка» из областной прокуратуры, Яшка Локомотив усаживался в кабинетное кресло своего загородного особняка. И ему тоже было с кем поговорить.

Сорока и Подлиза полчаса назад привезли Гонова. Привезли в том виде, в каком он был в момент «задержания». Спортивная майка с изображением кенгуру, заправленная в трико. На ногах – спортивные сланцы, в руках – пакет с литром молока, булкой хлеба и граммами пятистами колбасы.

– Оголодал? – поинтересовался Яша.

– Да ты знаешь, сунулся с утра в холодильник, а там мышь повесилась. Пришлось в гастроном бежать. А что за спешка, Яша?

– Никакой спешки, – пояснил Локомотив. – Спокойно выехали, нашли и привезли. Я вот что хотел спросить, Миша… Ты с подельником своим по убийствам Зелинским когда в последний раз виделся?

– В четверг. – Такое узко квалифицированное определение связи Гонову сразу не понравилось, однако возражать он не стал. – А что?

– Ничего особенного, если не считать, что кто-то из вас двоих языком метет, как помелом. Тебе Зелинский перед… перед четвергом о Кускове ничего не говорил? Мол, встреча была? Мол, разошлись, как старые товарищи? Дескать, пришлось чем-то пожертвовать да рассказать, как на самом деле события развивались шестого июня?

Гонов покраснел. Все люди, едва успев попасть в экстремальную ситуацию, сразу делятся на три категории. Первые при выбросе адреналина бледнеют, вторые краснеют, а наркоманы продолжают смотреть перед собой. Гонов краснел, что сразу ставило перед ним преграду в желании солгать.