– Слушай, Гитти, ты меня достала. Мы будем еще трахаться, или как?

Гита замолчала.

– Конечно, милый, прямо сейчас. Тебе будет очень хорошо со мной. Как ты меня хочешь?

– А-а, бля, вот так-то лучше…

– Представляете? Она пытается рассказать мне что-то действительно важное, а я только и думаю, как бы ее трахнуть. Жалкое зрелище, правда? Именно поэтому мне нужно соскакивать. Я просто должен соскочить, потому что, если честно, я не тот парень, о котором я вам рассказываю. Я не из тех, кто выкидывает девочек из лимузинов, и я определенно не из тех, кто говорит девушке, у которой вырезали семью и которой болтать на разных языках легче, чем мне просраться, что она хорошо берет в рот. Я не делаю этого! Тот ублюдок внутри меня этим занимается. Дружок наркоты… Я должен соскочить, я просто должен соскочить…

Вдруг в глазах Томми появились слезы.

– А, ну его на хер. Я пошел в паб.

И Томми ушел со встречи. Он продолжал плакать, пока не принялся за вторую двойную «Кровавую Мэри». Он сказал бармену, что у него сенная лихорадка. Но тому было все равно. Ему не пришло в голову, что потный, бледный наркоман с красными глазами и красным носом, в вязаной шапочке – сам Томми Хансен.

Питер Педжет обнял за плечи своих подрастающих дочерей и попытался было расширить свои объятия, чтобы включить в них еще и жену, но подумал, что тогда они будут выглядеть как команда регбистов.

– Доброе утро всем, большое спасибо за то, что пришли. Вы можете сфотографировать нас, но ни моя жена, ни мои дочери не будут отвечать ни на какие вопросы.

– Кэти! Сьюзи! Вы когда-нибудь пробовали наркотики?

– Кажется, я сказал, что мои дочери не будут…

– Девочки, а ваши друзья употребляют наркотики?

– Их можно достать в вашей школе?

Кэти, старшая из дочерей, засмеялась:

– Конечно, их можно достать в школе. А где же их нельзя достать?

– Кэти, кажется, мы договорились, что…

– Ой, да ладно тебе, пап, разве тебе не кажется, что эти вопросы – просто занудство, как будто кого-нибудь шокирует, что в школах можно достать наркотики? Больше бы шокировало, если бы там можно было получить приличное образование.

Даже Кэти узнала женщину, стоящую в первом ряду журналистов. Паула Вулбридж была одним из тех «охотников на знаменитостей», которые сами становятся немного знаменитостями, появляясь время от времени на утреннем телевидении и в программе «У меня для вас новости». Она выставила вперед свой диктофон:

– Значит, ты употребляешь наркотики, да, Кэти?

– А вы?

– Дело не во мне.

– Правда? Почему же?

– Потому что не мой отец проводит кампанию по легализации опасных наркотиков.

– Это делает мой отец, а не я.

– Но ты решила связать свое имя с его кампанией.

– Я решила постоять у себя на крылечке со своей семьей. Я решила разрешить себя сфотографировать в пустой надежде, что, может быть, вы перестанете преследовать меня в школе, как вчера, Паула. Это ведь незаконно…

Питер подумал, что назвать женщину по имени, просто по имени, таким покровительственным, холодно-лестным тоном – это отличный политический ход, а девочке ведь только шестнадцать. Его дочь воспользовалась своим преимуществом.

– Но употреблять наркотики действительно незаконно, и я спрашиваю, делаете ли вы это. Статистика показывает, что, вероятно, это так, учитывая, что ваша профессия печально известна широтой их употребления. Если вы наркоманка и признаетесь мне в этом, я могу произвести гражданский арест и выполнить свой гражданский долг. Вот почему дело в вас, Паула.

Почти все засмеялись, кроме, разумеется, самой Паулы. Кэти приобрела в ее лице смертельного врага. И Питер Педжет также не засмеялся. Конечно, он улыбнулся, снисходительной отцовской улыбкой, но через слегка сжатые зубы. Питер обожал свою дочь, но, черт побери, это его пресс-конференция.

Коммандер Леман знал, что лежит в плотном коричневом конверте, даже прежде чем открыл его. Он был настолько уверен, что даже надел резиновые перчатки, чтобы отпечатки его пальцев еще больше не запутали дело, хотя это было не важно, ведь конверт и так уже прошел через почтовых работников.

Фотографии были большие и качественные. На некоторых Джо-Джо лежала на пластиковом столе, на других – на полу. Одну за другой Леман протягивал фотографии через стол сержанту Саре Хоппер. Просмотрев их, сержант высказала свое мнение:

– Четверо мужчин. Трое белых, один черный.

– Откуда вы знаете? Мне кажется, их могло быть и пятеро, и шестеро.

Мужчины на фотографиях были в капюшонах, к тому же были сфотографированы не в полный рост, частично выходя за рамки фотографии. Руки, ноги, туловища. И гениталии.

– Здесь их четверо. Все без презервативов.

Леман не мог говорить, потеряв дар речи. Он попытался открыть рот, но не вымолвил ни слова.

Сержант продолжила:

– Мы знаем, что ее изнасиловали анально и вагинально. Это ясно следует из медицинского осмотра.

– Вы ей сказали?

– Она же не дурочка. Она чувствует, что происходит у нее внутри. Это не было похоже на нежное проникновение.

– Как она? В смысле, она переживет это? Она ведь сильная девочка, да?

– Я не знаю. Я правда не знаю, возможно ли восстановиться после такого. Не думаю, что она будет такой, как прежде, если вы об этом спрашиваете.

– Да, наверное, я спрашиваю об этом. – Мысли проносились одна за другой в голове коммандера Лемана. Он едва ли осознавал весь масштаб трагедии, которая обрушилась на эту девочку и ее семью. Это полностью его вина.

К фотографиям прилагалась записка, в которой, словно в банальном детективе, из газетных заголовков была составлена фраза, четко подтверждающая эту мысль: «СКОЛЬКО ЕЩЕ У АННЫ ПОДРУЖЕК?» Они сделали это, чтобы напугать его. Если бы они напали на его дочь, Леману нечего было бы терять, но таким образом, используя подругу Анны… ее подруг… Леман вцепился в подлокотники кресла и пытался дышать ровнее.

Пресс-конференция Питера Педжета получила обзор во всю первую полосу, хотя нужно сказать, что в основном все обсуждали знаменитый публичный дебют Кэти.

– Поверить в это не могу. Ты завидуешь своей шестнадцатилетней дочери.