Упаковывая рюкзак, я решаю, что к вечеру должен добраться до туристического уголка Цзиншэн. Там я найду какой-нибудь красивый отель и вручную перестираю всю свою одежду. А наутро, в первый день нового года, я дам себе отдохнуть и подожду, пока высохнет мое белье.

По дороге в Цзиншэн местность снова становится гористой, а температура поднимается на пару градусов. Я останавливаюсь перед зданием, на котором установлена копия Эйфелевой башни. Она всего пару метров высотой, но все равно приходится запрокидывать голову, чтобы ее рассмотреть. Стая птиц, кружащая над ее верхушкой, с поправкой на размеры башни выглядит как эскадрилья боевых самолетов.

Темнеет. Я прохожу мимо двух молодых мужчин, взволнованно размахивающих руками в желтом свете автомобильных фар. Они спорят о том, как вытолкнуть застрявший в яме автомобиль. Один шаг, и вот уже я рядом с ними, один момент – и мои упакованные в варежки руки упираются в крыло автомобиля. Оба смотрят на меня ошарашенно.

– А! Я думаю, он нам поможет! – догадывается один из них, а второй растерянно пожимает плечами.

Несколько минут мы напряженно пыхтим, и, хотя машина завязла глубже, чем мы думали, нам все-таки удается вытолкать ее на дорогу. Я смотрю на раскрасневшиеся, светящиеся радостью лица моих соратников.

– Thank you, – произносят они, отдуваясь. Это звучит забавно, как «ssankju».

Уже пару часов спустя я наслаждаюсь теплом своей комнаты в гостинице и устраиваю белью разборки с водой и шампунем. На мне лишь полотенце вокруг бедер, под ногами пенистая лужа, которая медленно стекает в слив. Я тру и выжимаю белье, оно смачно чавкает, а я смеюсь при мысли о том, что тем типам, у которых сегодня застряла машина, теперь есть что рассказать друзьям и знакомым.

Сейчас восемь минут первого, и я думаю о том, что встретил этот Новый год без бенгальских огней и фейерверков, без музыки и пожеланий счастья, без объятий и без «ужина на одного». Зато я постирал, отжал и повесил на просушку семь пар носков, две пары трусов, две нижние рубашки, футболку, штаны, кальсоны, нижнюю рубашку с длинным рукавом и флисовый джемпер.

На столе стоит открытая бутылка спрайта. Я наливаю себе стаканчик, откапываю где-то купленную мною розовую соломинку и подхожу к окну. За моим искаженным отражением стоит темнота. Там, снаружи, находится маленькая деревушка, которой этот день совершенно безразличен. Тут ложатся спать рано, чтобы встать завтра в пять утра. Тут радостно ждут, когда пройдет тридцать семь дней и наступит Праздник весны, закончится год Свиньи и придет год Крысы.

Я включаю телевизор, чтобы наполнить чем-то тишину. Ни новости, ни игровые шоу не привлекают меня, и я останавливаюсь на сериале под названием «Мама Гоби». В нем рассказывается о женщине, которая в пятидесятые годы дошла с детьми до Синьцзяна в поисках мужа, командированного туда вместе с армией. Когда наконец после такого сложного путешествия она находит его, то выясняется, что муженек нашел себе новую спутницу и как раз собирался развестись со своей прежней женой. В трогательном эпизоде она решает ради детей остаться жить рядом с ним, так как всем малышам нужны родители.

Расчувствовавшись, потягиваю свой спрайт через соломинку.

Это мой второй Новый год, который я провожу в одиночку. В первый раз мне было восемнадцать лет, в нашем доме в Бад-Нендорфе было полно скорбящих родственников, и уже несколько недель я не спал нормально. В восемь вечера я зашнуровал ботинки и ушел: вниз по лестнице, на улицу, мимо празднующих людей и сквозь слабо освещенный парк, по белым, покрытым снегом полям к тому месту, где лес, словно зверь, притаился во мраке.

Первый свой шаг в лес я делаю с закрытыми глазами, как человек, который впервые прыгает с десятиметровой вышки. Темнота, подозрительные шорохи, запах хвои. Под курткой у меня три свитера, мне не холодно, но темнота пугает меня. Я иду и боюсь остановиться. Стараясь дышать ритмично, я иду вслед за слабым лучом своего карманного фонарика, пока тьма наконец не начала расступаться, я добрался до просвета, в котором виднелся большой черный силуэт – смотровая башня.

Когда я лез туда, мои шаги глухим эхом разлетались по старым стенам. Верхушка башни невысоко над деревьями, но этого хватало, чтобы увидеть вдалеке поселок. До полночи еще целый час. Я уселся в углу и писал что-то в дневник.

Увы, эта прекрасная тишина длилась недолго. Я услышал кудахтающий смех, а потом в воздух взмыл фейерверк, со свистом набравший высоту и взорвавшийся огромным красным цветком. Улюлюканье, хохот и шаги приближались, и через пару минут я был окружен хлопками и звоном бокалов с шампанским.

В ужасе я бежал из башни. На границе освещенного пространства я бросил взгляд назад: верхушка башни освещалась вспышками света, и свист фейерверков рвал в клочья ночную тишину. Пьяный смех и невнятное пение.

Лес перестал меня пугать: я бежал и бежал, глубже и глубже погружался во тьму, и до меня доносился удивленный шорох и вопросительные звуки зверей, вырванных из сна человеческим шумом.

– Не бойся! Не бойся! Не бойся! – приговаривал я сам себе, несясь через первые мгновения нового тысячелетия обратно к дому, и ощущал, как бег постепенно успокаивал меня.

В новогоднее утро я встаю поздно. Я посещаю фамильное имение Ван, которое выглядит еще более впечатляюще, чем фамильное имение Чанг, а заодно и фамильное имение Цяо. Потом заказываю себе большой ужин и иду спать.

Следующие два дня дорога ведет меня через угольную землю: все вокруг черное, от каждого моего шага в воздух поднимается пыль. Вечером, когда я умывался, вода темными струйками стекала в раковину. Впрочем, дорога дается легко, солнце светит, ни ноги, ни другие части тела не болят.

Я иду мимо покосившихся столбов дорожного ограждения, подо мной протекает коричневый поток. Звонит телефон. Это Ке-э. Она звонит из Пекина и интересуется, где я, и прежде всего решил ли я уже, где проведу Праздник весны через месяц.

– Приезжай в гости к моей семье в Юньчэн, – говорит она, – это тебе по пути!

Она права: судя по навигатору, этот город лежит примерно в четырехстах километров южнее отсюда, то есть примерно на моем маршруте. От Юньчэн уже рукой подать до Хуанхэ, Желтой реки, и даже императорский город Сиань находится не так далеко от этого места. Но успею ли я туда к шестому февраля?

– А ты поднажми, Ляйке! – кричит Ке-э, и ее смех звенит, как светлая ночь в Пекине.

В маленькой деревушке я замечаю крест на крыше здания. Он отсвечивает на солнце красным, под ним видна дверь и табличка с надписью, гласящей, что здесь можно купить «ОВОЩИ, ФРУКТЫ, РИС, МУКУ И ВСЕ ПРОЧЕЕ НЕОБХОДИМОЕ». Когда я вхожу, дверь открывается со ржавым скрипом, и хозяйка кричит, сияя улыбкой:

– Иисус любит тебя!

Ее зовут тетушка Ху, и магазин, набитый столами, полками, коробками, пакетами и упаковками принадлежит ей. На стене фотография длинноволосого иностранца с окладистой бородой и мягким взглядом: тетушка Ху исповедует евангелизм. Но все это не так важно, утверждает она, суть в том, чтобы стать Иисусу братьями и сестрами.