— Эх, бусурманы, а ну, не ныть, сейчас слёзы в льдинки превратятся! — Терентий снял варежку и стал тёплой ладонью собирать с намазанных гусиным жиром щёчек хрусталики детских слёз.

После, когда он их грузил в обратный путь, малыши всё же опять стали тихонько хихикать, но грозные взгляды воспитателей тут же заставили их замолчать.

— Кто же следующим-то будет? Уж жил бы долго, да и в мороз не помер бы, а то ему уже всё равно будет, а народу мучиться… — Терентий приобнял Ваську Сталина и Артёмку Сергеева, чтобы не вывалились, и подвода тронулась в обратный путь.

После того, как с детворы сняли зимние доспехи, отогрели, накормили и уложили спать, Полина тоже собралась ко сну. Электричество отключилось, как это иногда бывало этой суровой зимой, и пришлось взять свечу.

— Полиночка, зайди на минутку, — услышала она вслед, пройдя дверь комнаты, в которой жила Елизавета Львовна.

— Проходи, моя хорошая… — Елизавета Львовна отодвинула стул от круглого, накрытого ажурной скатертью, стола. — Сегодня не грех и выпить. У отца твоего годовщина, а тут только я твоя семья. Не стесняйся, присаживайся.

Поля поставила подсвечник на стол и зарылась носом в шаль, опустив взгляд.

— Вижу я, ты сама не своя ходишь. — Елизавета Львовна достала из серванта две хрустальные рюмочки на ножке и графинчик с чем-то тёмным — при свете свечи было не различить сразу.

— Это кагор. Терентий уже к Пасхе готовится, вот под клятвой молчания заставил меня взять бутылочку. Что ж это я… уже и проболталась.

Свеча колыхала тени на стене, за окном был трескучий мороз, уже поздняя ночь — Полина не стала отказываться, тем более что за работой она почти и не виделась с Елизаветой Львовной и поговорить по душам было не с кем.

— Всё молчишь… Давай, как положено, помянем добрым словом Тимофея Аркадьевича, отца твоего. Такую дочь не мог воспитать плохой человек.

Лиза подняла рюмку и отпила маленький глоток. Поля же выпила эту рюмку полностью и, не успев донести пустую до стола, беззвучно расплакалась. Она плакала так, как плачут зрелые женщины, хлебнувшие беды. Прикрыв рот рукой, стесняясь своей слабости, совершенно без истерики и почти без слёз.

Лиза подошла к подруге, села напротив, взяла её за руку и ждала, пока та успокоится.

— Хорошая моя, плачь. Только не молчи, я прошу тебя.

— Лиза, я уже вся извелась. Пишу Пашке письма, пишу, всё пустое дело. Свидание не дают, что там, как там, ничего не знаю. Что ж у меня за судьба такая, Лиза?

Елизавета Львовна прижала её к себе и стала гладить по голове, приговаривая:

— Зато живой, зато твой. Мне есть с чем сравнивать, просто поверь, всё ещё будет.

— Когда, Лиза? Я отчаялась уже. Я не пробью эту стену, даже если головой буду об неё биться. Остаётся только ждать, я готова ждать, люблю его, но сколько? Сколько же ждать? Я даже не знаю, осудили его и на сколько…

— Полечка, я так и думала, что это причина твоих терзаний, и вот какая мысль пришла мне в голову. Давай-ка я похлопочу. Наденькин крёстный — большой человек — Авель Сафронович. Он руководил комиссией, которая расследовала аварию. Он должен знать, он может помочь, Надежде Сергеевне он не откажет.

— Что я должна сделать? — В свете пламени свечи слёзы в глазах Поли показались Лизе громадными.

— Ты ничего не можешь сделать. Давай сначала попытаемся разобраться. Потом посмотрим.

Остаток ночи они провели за душевными воспоминаниями о том, как всё было хорошо, когда их любимые мужья были рядом…

Ретроспектива

— Прахади, дарагой!

Голос с кавказским акцентом принадлежал хозяину кабинета — народному комиссару по делам национальностей товарищу И.В. Сталину. Фёдор Сергеев приехал на Трубниковский переулок, 19, в здание Наркомнаца, после звонка своего партийного и боевого товарища:

— Есть разговор, Фёдор. Домой не приглашаю, Надежда совсем разболелась, но видеть тебя хочу обязательно.

— К девяти буду, Коба.

Иосиф имел обыкновение вести беседы с близкими товарищами в квартире и, как правило, ночью, после рабочего дня. Жил он в том же доме с женой Надеждой, а соседнюю квартиру занимала её семья, что отчасти компенсировало постоянное отсутствие мужа. В этот раз Иосиф пригласил Артёма в кабинет, значит — разговор будет исключительно деловой, хотя вся история их дружбы была основана на общности интересов, целей, взглядов и редко когда разговор заходил об ином. Только с весны, когда с разницей в девятнадцать дней у них родились сыновья, изредка могли обменяться улыбками при упоминании наследников.

— Проходи, проходи, товарищ Артём! — Иосиф сделал акцент на слове «товарищ» и встал из-за стола, чтобы приветствовать друга.

— Гамарджоба, генацвале! — Артём уже давно умел здороваться по-грузински.

Как обычно, крепкое рукопожатие и трубка в левой руке. Два кресла возле рабочего стола, обитого зелёной тканью, и такая же зелёная лампа, оставлявшая на столе пятно жёлтого, тёплого света. На стене карта, где расчерчены какие-то области и указаны зоны ответственности национальных представительств. Окна зашторены тяжёлыми портьерами наглухо. В воздухе аромат табака.

Собеседники сели в кресла, и Сталин приложился трубке, выпустив густую струю дыма.

— Я попросил тебя приехать, чтобы посоветоваться по одному очень важному вопросу.

— Важные дела не имеем привычки откладывать на завтра, говори, Иосиф.

— Мы с тобой пыли на фронтах поглотали, потому считаю, что могу поделиться с тобой сокровенным. — Сталин говорил не спеша, подбирая слова. — Ты, товарищ Артём, видишь, что происходит? Нас бросает то в жар, то в холод. Товарищи ведут дискуссии и ищут пути решения самых насущных, самых жизненно важных вопросов. Партия сильна чем? Партия сильна коллегиальностью принятия решений. Я прав?

— Не следует подменять дискуссию демагогией, Коба, там очень тонкая грань, и за ней — бездействие и преступное разбазаривание времени, но в целом ты, конечно, прав, да.

— Я продолжу тогда…

Сталин встал и подошёл к своему столу, где начал извлекать в пепельницу прогоревший табак.

— Некоторые выскочки, которые нам с тобой, товарищу Ворошилову рассказывали в Гражданскую о том, как правильно управлять армиями, сами при этом не брезговали брать в советчики контрреволюционных элементов в качестве военспецов. Теперь эти некоторые продолжают почивать на лаврах вождя победоносной Красной Армии, предпочитают авторитарный, силовой способ управления на всех, порученных партией фронтах.

— Я понимаю о ком ты, Иосиф.

— Конечно, председатель рЭввоенсовЭта — фигура влиятельная и в определённых кругах популярная, но разве нужен нам сейчас, когда первоочередной задачей является необходимость поднимать экономику, такой взбалмошный и истеричный Бонапартик?