попасть на Кавказские горы к этому воинственному народу. Но — попала! Тут желай не желай — зарабатывай доллары. Зарабатывай, пока их тебе обещают.

Она предполагала зарабатывать на Балканах. На Балканах страны хоть и маленькие — по населению как Чечня, — но все же какая-никакая, а — цивилизация, ближе к европейской. В Европе и убивают цивилизованно, и платят не хуже, чем на Кавказе. Да и деньги-то из особой казны, не показаны ни в каком государственном бюджете!

Оставаясь наедине с собой, Соломия все чаще мыслила категориями своего недалекого прошлого. «Когда-то мы были гражданами одного великого государства, — вспоминала она. — Имели при себе единые паспорта. Не зарабатывали на крови своих граждан. А с недавних пор люди превратились в товар. А товар на то он и товар, что его покупают и продают, а если не пользуется спросом — ликвидируют».

Она где-то вычитала, что в предвоенной Чехословакии было перепроизводство обуви и, чтобы не снижать цены на этот товар, обувь сжигали в топках. Кочегарам платили хорошие деньги, как теперь платят снайперам.

Глядя на вечно небритого, неряшливо одетого Окуева, приставленного к ней охранником, за всю жизнь не прочитавшего ни одной книжки, в том числе Корана — священной книги правоверных мусульман, Соломия приходила к неутешительному выводу: за десять лет в горах можно так одичать, что потом человека ничем не заинтересуешь, разве что оружием и наркотиками.

Юша пошел в школу еще при советской власти. Читать и писать научился. Хуже было с математикой, но отнимать и делить умел, так что умел и деньги считать. Он мечтал собрать много долларов и купить себе молодую и красивую женщину, как обычно покупают на Востоке богатые ханы.

А Ичкерия — тот же Восток. И Ингушетия — Восток. И сам он по крови ингуш: его мать выкрал чеченец, когда она еще была девочкой. Юшу она родила в тринадцать лет. Родители отца никому ее не показывали до совершеннолетия, иначе братья матери еще при Советах пустили бы из Мурата Окуева кровь. Но и после Советов Мурату долго жить не дали: кто-то выстрелил ему в затылок, когда они из укрытия обстреливали колонну спецназа. Пуля русских достать его не могла.

Однажды глубокой ночью, когда Соломия в очередной раз вытолкала Юшу из своей землянки, он в сердцах прошипел:

— Я куплю тебя, глупая женщина.

Она ничего ему не ответила, знала, что дразнить охранника — дразнить свирепую овчарку. Может показать зубы, а то и больно укусить, так что не успеешь воспользоваться оружием. Здесь, в этих горах, с одичавшими мужчинами, она уже ничему не удивлялась.

«Какими они будут через двадцать лет?»

Ответ напрашивался сам собой: «Никого из них не останется в живых, но, возможно, будут их дети. Только станут ли они размахивать дареными долларами, заманивать нищих заробитчан, кто умеет метко стрелять?»

Сто лет назад даже в кошмарном сне предкам Соломии не могла присниться такая работа, какую она выполняла сейчас.

Чем больше она задумывалась, тем чаще улетал от нее сон. А днем — не заснешь, можешь и не проснуться. И она терпеливо лежала в засаде, не спускала глаз с противоположного холма, тщательно заминированного русскими саперами. В любую минуту из русского окопа могла показаться голова офицера. Она почти безошибочно по чертам лица определяла возраст человека, но не воинское звание. Вместо майора мог подвернуться прапорщик или же наоборот.

И так час за часом, с рассвета до заката. Засветло не придешь, засветло не уйдешь: у русских тоже есть снайперы. Некоторых она видела на международных соревнованиях, присматривалась к ним: как тот или иной стрелок держит оружие, как указательный палец правой руки нажимает на спусковой крючок. Какие движения могут выдать опытного стрелка. Сколько добровольцев из Украины, Прибалтики, да и из самой России в погоне за легким заработком легли трупами на неприветливой земле упрямо воюющей Чечни!

4

Соломия, Соломия… Что же с ней произошло? Она стала задумываться. Такого за четыре года охоты на человека, смерть которого оплачивается долларами, с ней еще не случалось. Что-то в душе надломилось. Не приглядывается ли к ней ангел смерти? А может, оберегает ее ангел Миколы? Пригрезилось, что голосом Миколы ангел ей шепнул: «Меняй позицию». А как сменишь, когда поблизости чужие глаза следят за каждым твоим движением? Невыносимо стало терпеть присутствие Юши Окуева.

Еще не сделав ни одного выстрела по живой мишени, она по состоянию своей души заметила, что в ней что-то надломилось. В эти дни ее, как рок, преследовало тяжкое предчувствие. Если не с ней, то с ее друзьями что-то случится. А что?..

Ответа не находила, на душе было муторно. Таким, говорят, бывает похмелье. Его называют горьким. Она ощущала горечь на душе. В отличие от других девчат, приехавших на заработки и разбросанных по горам Чечни, она одна не пила спиртное. Ей предлагали и ркацители, и армянский коньяк. И кто предлагал — мусульмане, полевые командиры. Часто они клялись Аллахом и тут же грешили. Жрали и коньяки, и водку. Находясь в розыске, они по чужим паспортам выбирались даже в Москву, посещали рестораны, жили у любовниц, глушили спиртное, но, как правило, не теряли бдительности. Бывало, что попадались на хулиганстве, тогда их спасала родная диаспора и быстро, нередко с помощью милиции, водворяла обратно на Кавказ, к исполнению своих прямых обязанностей.

Некоторые девчата, отправленные в командировку, будучи под хмельком, отдавались полевым командирам, и те в знак благодарности приписывали им чужие заслуги. За счет приписок на счетах наемных снайперов в западных банках появлялись невероятно крупные суммы.

Соломия опасалась отдаваться мужчинам. Уже были случаи, когда землячки с гор Кавказа привозили сифилис и даже спид. От сифилиса избавлялись, не покидая пределов Львова, а вот со спидом летели в Тель-Авив. Но от спида никакими деньгами излечиться было нельзя.

Природа брала свое, особенно в молодом возрасте. Порой и Соломию, как магнитом, тянуло к мужчине. Невероятных усилий стоило сдерживать себя, особенно в ночное время, когда в округе усердствовали соловьи. Здесь они такие же, как и в Прикарпатье.

Возвращаясь в землянку, она часто замечала огненные глаза Юши Окуева. Помня железное правило — без взаимного согласия не переступать черту дозволенного, — он смотрел на Соломию, как голодный волк на телку, охраняемую свирепыми сторожевыми овчарками. Соломия была для него недоступна. У него отсутствовало чутье опытного любовника. Если бы рано утром он тихим шагом вошел в землянку и с поцелуями принялся аккуратно, ласково снимать с нее ночную рубашку, она,