опустошить содержимое любого кармана. Надо сказать, что наиболее омерзительные карманы принадлежат студентам: в них не найти ничего, кроме обгрызенных авторучек, проездных талонов и блокнотов с телефонами девчонок. Честно говоря, я питаю слабость к карманам стариков. Правда, там не найти золота и бриллиантов, зато попадаются конфеты. Влезешь в карман какой-нибудь старушенции, а там — самый вкусный в мире леденец, который она приберегла для любимого внука. Или влезешь в карман старика, пошаришь, а там ничего, кроме носового платка. Но ведь умный человек знает, что в этом паршивом платке — пенсия старичка. Ну, а это — он указал на витрину с драгоценностями, — моя гордость. Взгляните на эти карманные часы: я их достал только с третьей попытки и чуть было не попался из-за того, что карман был очень уж глубоким.

— И вам не стыдно? — горестно произнес я.

— А чего стыдиться, ведь это моя профессия. Вот вы, — он ткнул меня в грудь двадцатисантиметровым указательным пальцем, — вы же не стыдитесь того, что пишете книги. А я бы на вашем месте от стыда провалился сквозь землю, если бы у меня были пустые карманы. Тоже мне, — он презрительно усмехнулся. — Ладно, пошли, как видно, музеи не вашего ума дело. — Босс пронзительно свистнул, и у землянки тут же возникла уже знакомая нам шайка карманников. — Проводите их. Хорошие ребята, но жить не умеют.

Каланча, Чиж, Чамо и остальные повели нас по улицам и подворотням, напевая свою песенку:

Наши пальцы, наши пальцы,

Это чудо — наши пальцы,

Удлиниться им несложно,

Так что, будьте осторожны.

То, чего не видит глаз,

Видят пальчики у нас.

Влезут в кошелек любой,

Деньги унесут с собой,

Раз-два-три и три-два-раз —

Нету кошелька у вас…

РОГАТОЧНИКИ

На склонах холмов нам стали попадаться деревья с оборванными и сломанными ветвями. Я подошел поближе и стал разглядывать одно из деревьев.

— Видимо, их побило градом, — предположил я.

— Нет, не градом, не градом.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— Что?

— Что их побило не градом.

— Я не говорил ничего такого, — удивился Чикарели.

— Не градом, люди добрые, не градом, помогите нам, — вздохнуло дерево, и с его ветвей закапали слезы.

— Отчего ты плачешь, тебе больно?

— И больно, и обидно. Какие-то мальчишки не дают нам покоя, думая, что легко быть деревом. А вы попробуйте всю жизнь стоять на одном месте под палящим солнцем или проливным дождем. Мы так обижены на этих мальчишек, что могли бы плюнуть на все и высохнуть. Но совесть не позволяет, мы все-таки деревья, нам положено зеленеть, выделять кислород, чтобы эти скверные мальчишки не задохнулись в своем же углекислом газе.

Чикарели обвязывал сломанные ветки и ставил под них подпорки.

— Спасибо, мальчик, я не забуду твоей доброты, — облегченно вздохнуло дерево.

Мы лежали под деревом и думали о том, сколько времени прошло с тех пор, как мы проникли в русло родника.

— Домой хочется, — всхлипнул Чикарели, схватив меня за руку. — Пойдем.

В его глазах было столько тоски, сколько может быть в глазах только взрослого человека, многое испытавшего за свою жизнь. Дети всегда нуждаются в доброте и ласке взрослых, а мы, взрослые, часто не понимаем этого, словно на свете не существует ни душевной теплоты, ни ласковых слов.

Мы поднялись и пошли. Не успели мы спуститься с холма, как на нас обрушился град камешков. Они со свистом проносились рядом, не задевая нас.

— Ложись! — крикнул я, бросился на землю и прикрыл собой Чикарели.

Град прекратился так же внезапно, как и начался.

— Что, струсили? — раздался откуда-то сверху голос.

Я поднял голову и увидел стоявшего над собой самодовольно ухмылявшегося мальчишку.

— Вы думаете, что мы мазилы? Просто мы решили слегка попугать вас. Ну что вы прилипли к земле, вставайте.

И тут Чикарели в резком прыжке схватил мальчишку за шиворот, свалил его, и они стали кататься по земле. Наконец Чикарели удалось отнять у него рогатку.

— Вот кто, оказывается, калечит деревья! — заорал он вне себя от бешенства.

Таким злым я его еще не видел.

— Отпусти, — извивался мальчишка, пытаясь высвободиться из цепких объятий Чикарели, — или ты не знаешь, кто я такой?

— Как не знать, самый настоящий паразит! — прошипел Чикарели.

— Чего-чего? — обезумел от обиды мальчишка. — Знаменитого рогаточника Жорку называют паразитом. Да я тебе глаз выбью. Я любую птицу могу влет… А меня — паразитом?!

— Ладно, отпусти его, Чикарели, — заступился я, — сейчас разберемся.

— Это другое дело, — сказал мальчишка, отряхивая с себя землю, — будем знакомы: Жорка. — Он протянул нам руку, но мы отказались пожать ее.

Его рука повисла в воздухе, и он от смущения полез в карман, достал оттуда пригоршню камешков, стал подбрасывать и ловить их.

— Постой, постой, — вдруг осенило Чикарели, — я же тебя знаю. Так и есть. Это не ты ли выбил все стекла в школе, потом подбил ласточку, искалечил котенка?

— Конечно, я, — гордо заявил Жорка.

— Участковый Акопян весь день гонялся за тобой, но так и не поймал.

— Не родился еще тот участковый, который поймал бы меня. А теперь — внимание, — он достал из кармана еще одну рогатку, прицелился, и не успел я схватить его за руку, как ветка хрустнула и беспомощно повисла в воздухе.

— Отдай рогатку! — крикнул я в бешенстве.

— Еще чего! — он показал язык и побежал к пещере.

Мы погнались за ним. В пещере мы шли на ощупь, почти ничего не видя. Впереди маячил тусклый свет, и мы шли на него. Но это была ловушка: едва наши силуэты стали различаться в темноте, как на нас обрушился град камешков. Мы прислонились к стене и прикрыли головы руками.

— Вот они, герои, напали вдвоем на одного, — раздался Жоркин голос. — Ну, как дела, голова еще цела?

— Бессовестный мальчишка, только попадись мне…

— Не приближаться! — крикнул Жорка, и вся группа окружавших его рогаточников снова прицелилась в нас.

— Что ж, — пошел я на компромисс, — пусть твои ребята уберут рогатки, а ты подойди, надо переговорить.

— Это по-мужски, — ответил Жорка, — а ну, по местам.

Группа заняла позиции, чтобы в случае чего защитить своего атамана, а Жорка подошел к нам и скрестил руки на груди.

— Жора, — сказал я, стараясь быть ласковее, — пора кончать с этим. Ты же