Что удивляло саму Клавдию, так это ее бьющая ключом сексуальность. Отправиться в постель с понравившимся мужчиной было для нее так же естественно, как отобедать с новым знакомым. Клавдия никогда не делала этого по расчету, для подобного она была слишком талантлива, но нередко шутила, что это знаменитости спят с ней ради того, чтобы заполучить у нее сценарий.

Ее спутником по первому любовному приключению стал тот самый хирург, который сделал ей пластическую операцию. Он оказался гораздо более очаровательным и искусным партнером, чем его сын. Возможно, он был околдован результатами своих трудов, но так или иначе предложил Клавдии месячное содержание и квартиру, причем не только ради секса, но и просто ради общения. Она мягко отказалось, с юмором заметив:

– Я думала, что ничего тебе не должна.

– Свой долг ты уже вернула, – сказал он. – Но я все же надеюсь, что время от времени мы будем видеться.

– Непременно, – пообещала она.

Клавдия с удивлением обнаружила у себя способность заниматься любовью с мужчинами самых различных возрастов, типов и внешности. Они нравились ей все без исключения. В этом отношении ее можно было сравнить с утонченным гурманом, который с равным удовольствием пробует самые экзотические деликатесы. С подающими надежды актерами и сценаристами она выступала как наставник, но эта роль была ей не очень по душе. Ей хотелось не учить, а учиться, и поэтому мужчины более солидного возраста вызывали у нее гораздо больший интерес.

Одну незабываемую ночь она провела с самим великим Элаем Маррионом. Этот опыт ей понравился, хотя нельзя сказать, что он был весьма удачным.

Они встретились на вечеринке, устроенной киностудией “ЛоддСтоун”. Маррион обратил на нее внимание потому, что она не боялась его и отпускала довольно резкие, хотя и дельные, замечания по поводу последних бестселлеров студии. Помимо этого, Маррион слышал, как Клавдия одной остроумной, но не обидной фразой отшила Бобби Бентса с его любовными домогательствами.

За последние несколько лет Элай Маррион успел забыть, что такое секс. Он уже давно стал почти импотентом, и это занятие превратилось для него из развлечения в изнурительный труд. Когда он пригласил Клавдию в принадлежащее “ЛоддСтоун” бунгало в Беверли-Хиллз и она согласилась, Маррион решил, что причиной ее согласия послужило его могущество. Он и представить себе не мог, что женщиной двигало одно лишь сексуальное любопытство: каково это будет – оказаться в постели со столь могущественным и столь старым мужчиной? Впрочем, одного этого для ее согласия было бы маловато, но, помимо всего прочего, несмотря на почтенный возраст Марриона, Клавдия находила его довольно привлекательным. Когда он улыбался – например, при заявлении, что все, включая внуков, называют его просто Элаем, его гориллоподобное лицо становилось даже красивым. Ее интриговали также его ум и природное обаяние, явно противоречившие слухам о том, что он грубый и бессердечный человек: Короче говоря, новый опыт обещал быть интересным.

Оказавшись в спальне на первом этаже бунгало в Беверли-Хиллз, она с удивлением обнаружила, что он застенчив. Отбросив всякое жеманство, она помогла ему раздеться и, пока он вешал свою одежду на спинку стула, разделась сама, после чего обняла его и последовала за ним под одеяло.

Маррион попытался пошутить:

– Когда царь Соломон умирал, ему в постель клали юных девственниц, чтобы те согревали его.

– В таком случае от меня тебе будет мало проку, – отшутилась Клавдия, а затем поцеловала его и принялась ласкать. Его губы были приятно теплыми, а кожа – сухой и словно вощеной, что, впрочем, не вызвало у нее отвращения. Избавившись от одежды и обуви, Маррион оказался маленьким и хрупким, и Клавдия подивилась волшебным превращениям, которые может совершить с человеком костюм стоимостью в три тысячи долларов. Его тщедушное тело в сочетании с непропорционально большой головой выглядело трогательным. Нет, Клавдия не испытывала по отношению к нему ни капли отвращения.

После десяти минут поцелуев и поглаживаний (великий Маррион целовался с неискушенностью ребенка) оба наконец осознали, что он окончательно превратился в безнадежного импотента. “Это – последний раз, когда я нахожусь в постели с женщиной”, – подумал Маррион, а затем вздохнул и расслабился. Клавдия нежно баюкала его.

– Ладно, Элай, теперь я подробно объясню тебе, почему твоя картина является провальной и с финансовой, и с художественной точки зрения, – сказала она и, продолжая нежно поглаживать лежавшего рядом старика, подвергла детальному анализу сценарий, режиссера и актеров. – Это не просто плохой фильм. Его невозможно смотреть. Сюжет полностью лишен смысла, и все, что мы имеем, – это бессвязный рассказ какого-то поганого режиссера о том, что, с его точки зрения, является важным. Потому-то и актеры играют кое-как; они прекрасно понимают, что это полное дерьмо.

Маррион слушал ее с кроткой улыбкой. Ему было очень хорошо. Он только что понял, что очень важная часть его жизни осталась позади и перечеркнута приближающейся смертью. Однако мысль о том, что ему никогда больше не суждено заниматься любовью с женщиной и даже предпринимать такие попытки, как ни странно, не причиняла боли. Он знал, что Клавдия не обмолвится ни словом об этой ночи, но даже если не так, разве это что-нибудь значит? В его руках по-прежнему остается колоссальная власть. Он, как и раньше, пока дышит, способен вершить судьбы тысяч людей. И ему было интересно то, что она говорила о фильме.

– Ты не понимаешь, – сказал Маррион, – я могу позволить, чтобы картина появилась на свет, но я не в силах казнить ее после того, как она уже родилась. Ты права, больше я этого режиссера никогда не найму. Творческие люди не прогорают, а если кто-то и теряет деньги, то только я. И поэтому главный мой вопрос заключается в следующем: даст ли та или иная картина сборы? Если да, то я спокоен, если же фильм вдобавок к этому окажется еще и талантливым произведением искусства, тем лучше.

Пока они разговаривали, Маррион выбрался из постели и принялся одеваться. Клавдия терпеть не могла, когда мужчины одевались. С одетыми мужчинами гораздо труднее разговаривать. Тем более что Маррион, как ни странно, с ее точки зрения, был гораздо симпатичнее голым. Его тонкие, как спички, ноги, хилое тело, большая голова – все это заставляло женщину испытывать к нему что-то вроде материнской жалости. Странным было лишь то, что его дряблый член по своим размерам превосходил все, что, судя по всему, положено иметь мужчинам в подобном состоянии. Клавдия отметила про себя, что нужно спросить об этом своего хирурга: неужели чем более бесполезным становится пенис, тем сильнее он увеличивается в размерах?

Она заметила, каким утомительным занятием является для Марриона застегивание пуговиц на рубашке, вдевание запонок, и вскочила с кровати, чтобы помочь ему.

Маррион окинул взглядом обнаженное тело женщины. Она была куда лучше многих кинозвезд, побывавших в его кровати, но даже теперь, при виде ее сногсшибательной наготы, он не испытал никакого внутреннего позыва. Его тело оставалось глухим к этой красоте, но, осознав это, он не ощутил ни сожаления, ни грусти.