Дорожка, ещё не просохшая после ночного дождя, была скользкой. Было приятней идти рядом, по траве, густой, мокрой, мягкой. Запахи травы, воды, тины, свежести чуть кружили голову. И может быть, поэтому Адам старательно поддерживал спутницу под локоток, хотя никакой необходимости в том не было. Даже, скорее, наоборот – это он шел по скользкой дорожке в городских туфлях на гладкой подошве.

«Идет по скользкой дорожке…» – подумала Вита и покосилась на Адама.

– Что-то я давно молчу, – отозвался Адам. – Странно, правда?

– Почему странно?

– Вообще-то я в присутствии женщин куда более разговорчив. Если не сказать, болтлив.

– Я в курсе.

– Неужели помнишь?

– Помню. А знаешь почему? Ты единственный сообразил притащить мне табуретку. Настоящие джентльмены – редкость. Их нужно запоминать. Вырубать на скрижалях.

– Какой я джентльмен, – усмехнулся Адам. – Простой полковник. К счастью, без полка.

– Офицер и джентльмен. Еще большая редкость.

– Засушить и вклеить в альбом. Я и стих придумал. «Души прекрасные страницы расклеил он по заграницам».

Вита задумчиво пошевелила губами…

– Восемнадцать.

– Что восемнадцать?

– Слогов. На хайку не тянет.

– При чем тут хайку? – опешил Адам.

– А я в альбом пишу только хайку. «Мысль пришла и ушла. Тихо вокруг. Я же стою, как дурак».

– Это про меня, – сокрушенно вздохнул Адам.

– Нет, не про тебя.

– Почему?

– Я тебя не настолько хорошо запомнила.

Он смотрел так удивленно, что Вита не удержалась и прыснула.

– Ко мне вообще трудно привыкнуть, – сообщила она. – Редко кому удается.

И, без предупреждения сбросив ему на руки свою потертую джинсовую куртку, полезла на иву.

Дерево вздохнуло. Ветки с мокрым шелестом ушли глубже в воду.

– Жалко, что коньяк сюда не приносят. Дурацкий сервис. – Вита поудобнее устроилась в развилке толстых ветвей, свесила ногу. – Что стоите, сударь? Занимайте соседнее кресло. – Она сделала широкий приглашающий жест, покачнулась, и вцепилась в ветки.

– В присутствии дамы? Не смею-с. – Адам щелкнул каблуками.

– Отмазался, – рассмеялась Вита. Дерево под ней вдруг зашелестело сильнее…

* * *

…Его подняло на одной какой-то особенно высокой волне, потом опустило – пустым затылком вниз, вниз, дыхание исчезло, темно и искры, это звезды, нет, что-то горит, падает и горит, стекло, спираль и свет. Краешек сознания коснулся обоих глаз и правой брови. Это я, подумал Санька. Я здесь. И мне, наверное, конец. Конец, конец! – радостно и звонко отскочило от стен. Зубчатые слова цепляли, как репей. Он хотел перелезть через забор, красно-коричневый, занозистый, но по ту сторону сидели серые потные собаки, тысячи собак, сидели неподвижно, плотно, как семечки в подсолнухе, и смотрели на него, раскрыв черно-розовые пасти. Ты очнись, очнись, шептал кто-то мягкий, с большим теплым сердцем, оно било на три счета: ду-ба-дамм… ду-ба-дамм… Ага, сказал Санька и приподнялся на локте. Обзор был плохой, край койки закрывал треть сектора, да ещё эта дурная подушка, сколько раз говорил… они появятся оттуда, из мертвой зоны, и опять ничего не удастся сделать, не успеть, не успеть… очнись… у неё были рыжие волосы, это он заметил, Боже, что же с ними стало в том аду… из стены вдруг проступил на миг барельеф: мальчик и девочка, взявшись за руки, летят куда-то, это же Пашка и Анжела, конечно, это они и были там, точно, как я не догадался раньше… что это гудит?.. очнись, очнись!.. опять волна, шелест, взлет, падение, захватывает дух, нет, нет, нет, я дышу, вот: дышу, слышите же… не надо больше уколов, и электричества не надо, я же вот он, я лечу… разряд!.. больно… не хочу больше, не хочу, пожалуйста… разряд!.. ты должен хотеть, сказала рыжеволосая девочка, так надо, поэтому дыши и не давай сердцу замирать так надолго… ты кто? – спросил Санька, кося глазами, люди с твердыми пальцами что-то делали с его головой, но глазами он мог косить. Я – Белла, сказала девочка. Я – Белла…

– Белла… – попытался повторить Санька, но язык был прижат жесткой трубкой. Тогда его скрутила судорога кашля, красной пеной ударила в голову, и все надолго исчезло.

– Не знаю, что там с телепатией, а даром предвидения я не обделен, – сказал Адам, возвращаясь к столику с двумя бокалами и фляжкой коньяка «Двин».

– Не верю. – Вита легонько клацнула зубами и посмотрела вниз. Лужа вокруг кроссовок постепенно увеличивалась. – А если да, то какого черта?..

– Опоздал, – сказал Адам, разлил коньяк, не присаживаясь, и подал Вите. – Только решился открыть рот в вашем присутствии…

– Но сначала надо было спрятать лопату. Или чем ты там это дерево подрывал?

– Экскаватором. Ручным таким.

– Хорошо, что не диким. Но переодеться мне все равно придется. А во что?

– Купим, – легкомысленно откликнулся Адам.

Вита с сомнением перевела взгляд с напарника на коньяк.

– Ладно. Пьем за чистоту и наивность, – вздохнула она.

– Присущую джентльменам, – гордо добавил Адам. Выпить они успели. Чудом.

– Эф Би Ай!!! – истошно завопил пронзительный женский голос, и через перила перемахнула явно крашеная блондинка в черном, испачканном спереди костюме. В правой руке она держала огромный никелированный пистолет, в левой – фонарик размером с полицейскую дубинку. – Всем стоять! – не совсем логично продолжила она по-русски.

– Влипли. – Вита пнула ножку стола. Адам едва успел подхватить фляжку:

– Они уже здесь!

– Они давно здесь.

– Как они меня достали в Бейруте!

– Как они меня достали в Кейптауне… – с глухой тоской протянула Вита.

– А зачем тебя занесло в Кейптаун?..

Действо тем временем стремительно набирало обороты. Крашеных блондинок на площадке стало не то пять, не то шесть штук. Точно сосчитать не получалось – очень уж быстро носились. Пройдя сквозь это мельтешение, на веранду вплыл молодой человек подчеркнуто невыразительной внешности. Он обвел присутствующих сонным взглядом и глубоко задумался. Блондинки забегали ещё быстрее.

– …Там саванна. По саванне можно гнать сто двадцать – и никаких тебе деревьев. Кайф, – шепотом объясняла Вита.

По сигналу сонного молодого человека блондинки перешли к активным действиям. Их первой жертвой стала пожилая пара за соседним столиком.

На стол брякнули сверкающий маленькими зеркалами прибор размером с ботинок. Прибор зажужжал, замигал лампочками и поехал, расталкивая тарелки. Блондинки хором взвизгнули и стали фотографировать, брать пробы воздуха, измерять радиацию, бегать вокруг стола и размахивать маленькими маятниками и рамками. Верещали будильники, сыпалось конфетти, разлеталась из баллончиков яркая «лапша», прилипая к потолку и стенам, обвисая и на самозваных фэбээровцах, и на ни в чем не повинных зрителях.