что за тобой и рядом с тобой стоит целое сообщество, тогда твоя жизнь может измениться к лучшему. Разве не так?

– Конечно, так.

– Какой смысл ты вкладываешь в слово «история»?

– Не знаю, – признается Орвил. Он машинально закидывает ногу на ногу, как Дин.

– Попробуй сформулировать.

– Это просто рассказ другим людям о том, что с тобой произошло.

– Хорошо. В общем, так оно и есть. А теперь расскажи мне, что с тобой произошло.

– Например, что?

– Это тебе решать. Все именно так, как ты сказал. Это не обязательно какое-то грандиозное событие. Расскажи мне что-нибудь из того, что происходит в твоей жизни, что первое приходит на ум.

– Я и мои братья. Как мы оказались с нашей бабушкой, у которой живем сейчас. Это было после того, как мы в первый раз подумали, что у нашей мамы передоз.

– Ты не хотел бы рассказать о том дне?

– Я почти ничего не помню из своего детства, но тот день помню отлично. Была суббота, и мы с братьями все утро смотрели мультики. Я пошел на кухню, чтобы приготовить нам сэндвичи, и нашел ее лежащей лицом вниз на полу. У нее был разбит нос, и текла кровь, и я знал, что это плохо, потому что ее руки были неестественно прижаты к животу, как будто она упала на них, и я догадался, что она вырубилась на ходу. Первым делом я отправил своих братьев во двор. Мы жили тогда на 38-й улице, в маленьком голубом домике с крошечной огороженной лужайкой, где мы, еще маленькие, любили играть. Я достал мамино зеркальце и сунул ей под нос. Я видел такое по телевизору. Когда оно едва затуманилось, я позвонил в службу «911». Они приехали – а я сказал диспетчеру, что кроме мамы дома только я и мои братья, – и с ними были две полицейские машины и социальный работник. Какой-то незнакомый старик-индеец, я больше никогда его не видел. Тогда я впервые услышал, что мы – индейцы. Он это понял, лишь только взглянув на нас. Они вынесли маму на носилках, пока социальный работник показывал моим младшим братьям волшебный фокус с коробком спичек или просто зажигал спички, и это было похоже на волшебство, не знаю. Тот индеец сделал так, что они позвонили нашей бабушке, и она в конце концов нас усыновила. Он отвел нас к себе в офис и спросил, кто у нас есть еще, кроме нашей мамы. После разговора с нашей бабушкой Опал мы ушли и встретились с ней в больнице.

– А потом?

– Потом мы пошли с ней домой.

– Домой, с бабушкой?

– Да.

– А ваша мама?

– К тому времени, как мы добрались до дома, она уже выписалась из больницы. Оказалось, что она просто потеряла сознание от падения. Но у нее не было передоза.

– Это хорошая история. Спасибо. Я имею в виду, сама по себе история грустная, но спасибо, что рассказал.

– Теперь я получу двести долларов?

Орвил и его братья покидают Индейский центр и направляются прямиком в торговый центр «Таргет» в Западном Окленде за велосипедом для Лони. А пока Лони катается на багажнике велосипеда Лутера. Хотя история и вызвала грустные воспоминания, Орвил не жалеет, что рассказал ее. А еще приятнее ощущать в заднем кармане подарочную карту на двести долларов. Улыбка не сходит с его лица. Но вот нога… Шишка на ноге, появившаяся чуть ли не с рождения, в последнее время зудит. Он никак не перестанет ее расчесывать.

– Какое-то дерьмо только что свалилось в туалете, – говорит Орвил Лутеру, когда они выходят из торгового центра.

– Что ж в этом необычного? – удивляется Лутер.

– Заткнись, Лутер, я серьезно, – ворчит Орвил.

– Что, не успел и наложил в штаны? – спрашивает Лутер.

– Я сидел в кабинке и ковырялся в этой штуке. Помнишь мою шишку? Я почувствовал, что из нее что-то торчит. И вот я вытащил какую-то хрень, положил ее на листок туалетной бумаги, потом стал ковырять дальше. И тащил их одну за другой. Я почти уверен, что это паучьи лапы, – говорит Орвил.

– Пфф. – Лутер фыркает и смеется. И тут Орвил показывает ему аккуратную стопку листков туалетной бумаги.

– Дай-ка я посмотрю, – просит Лутер.

Орвил раскрывает сложенную бумагу и показывает Лутеру.

– Что за хрень? – недоумевает Лутер.

– Прямо из моей ноги, – говорит Орвил.

– Ты уверен, что это не какие-то занозы?

– Нет, смотри, как сгибается эта лапка. Там есть связка. И верхушка. Как у ноги, где она сужается, смотри.

– Ни фига себе. – Лутер изумлен. – А как насчет остальных пяти? Я имею в виду, если это паучьи лапы, то их должно быть восемь, верно?

Прежде чем Орвил успевает сказать что-то еще или убрать паучьи лапки, Лутер хватается за телефон.

– Хочешь поискать в инете? – спрашивает Орвил.

Но Лутер не отвечает. Просто стучит по экрану. Скроллит. Ждет.

– Что-нибудь нашел? – с нетерпением спрашивает Орвил.

– Не-а. Ни капельки, – говорит Лутер.

Когда Лони выходит со своим велосипедом, Орвил и Лутер оглядывают выбранную модель и одобрительно кивают. Лони улыбается, довольный.

– Поехали, – говорит Орвил и надевает наушники. Оглядываясь через плечо, он видит, что и братья следом за ним берутся за наушники. Они едут обратно в сторону Вуд-стрит. Проезжая мимо указателя на «Таргет», Орвил вспоминает, как в прошлом году все они в один и тот же день получили телефоны из этого магазина в качестве предрождественских подарков. Телефоны самые дешевые, но, по крайней мере, не «раскладушки». Смартфоны. В этих гаджетах полный набор необходимых функций: звонки, текстовые сообщения, музыка, доступ в интернет.

Они едут рядком и слушают то, что выдают их смартфоны. Орвил предпочитает музыку пау-вау. Есть что-то притягательное в грохоте большого барабана, в проникновенности пения, в настойчивости ритма, отчетливо индейской. Ему нравится сила, звучащая в хоре голосов, нравятся эти пронзительно завывающие гармонии. Никогда не угадаешь, сколько там певцов – иногда кажется, что их десять, а то возникает ощущение, что их около сотни. Однажды он танцевал в комнате Опал с закрытыми глазами и почувствовал, что в голове звучат голоса всех его предков, положивших жизни на то, чтобы он мог вот так танцевать и слушать эти звуки. Они поют для него, поют о тех тяжелых временах, что пришлось пережить. Но в тот момент братья впервые увидели его в индейском облачении, танцующим, застукали его в самый разгар танца, и им стало очень смешно, они долго хохотали, но пообещали ничего не говорить Опал.

Что же до Лутера, то он слушает, не считая самого себя, исключительно