Положение нашей роты тоже неопределенно. Савчук поехал в штаб фронта в Хабаровск. Вероятно, там решится вопрос о нас. Есть предположения, что мы будем фронтовой ротой.

В армейской газете «За счастье Родины» уже было напечатано одно мое стихотворение. Послал еще «на конкурс», еще – в «Тревогу», «Амурскую правду» и «Тихоокеанскую звезду». Я не из ленивых…

На почтовой базе, которая рядом с нами, служит очаровательный ефрейтор, которая очень недружелюбно относится к нам с Райсом.

26 июля

Вчера в дивизионе бронепоездов капитан из политотдела прочитал доклад о международном положении. Капитан молодой, лет двадцати шести, с правильной культурной речью, что встретить нелегко. Весь доклад он именно читал, изредка подымая глаза на аудиторию. Это, может быть, и не плохо, не отвлекает слушателей созерцанием своей персоны. На мой вопрос о сущности происходящих во Франции событий, связанных с Генеральными штатами, ассамблеей и т.п., путем не ответил. Говорил о борьбе демократии с реакцией – одним словом, отделался общими словами. А мне хотелось бы это уяснить себе, я как-то не обратил на это внимание в газетах. Доклад он закончил призывом: «Водрузим знамя победы над Токио!»

Старшину Басова заменили – ст. с-т Чабан из пульроты.. В первый же вечер, когда он повел нас на прогулку, произошла неприятность. Мы отнеслись к нему сначала с недоверием и даже с некоторой враждебностью, отчужденностью. Дескать, мы воевали четыре года, а ты нас, не нюхавший пороху, учить будешь. Такое мнение чувствовалось. Это вздорное мнение, конечно. Ведь дальневосточники не виноваты в том, что они не были на фронте. Их пребывание здесь было необходимо. А если бы они попали на фронт, они бы, конечно, показали себя не хуже тех, кто там был. Я представляю себе их недовольство судьбой, досаду. И в будущем со стороны дураков можно ожидать выкриков: «Сидели в тылу, а мы воевали за вас!» Вот против этого надо бороться умно, умело, настойчиво. Но ни в коем случае нельзя умалять и заслуги фронтовиков, как это делает Савчук, который просто издевается над ротой. А что он видел сам?

Так вот, когда старшина подал команду «Запевай!», песни не получилось – пели единицы. Разъяренным чертом выскакивает лейтенант Эткинд.: «Они у меня запоют!» Побился минут десять, бросил – не запели. Вышел ст. л-т Пименов. Его уважают в роте, да и надоело маршировать – кое-как спели.

У Эткинда собачий слух, вероятно, выработанный его образом жизни. Он услышал, как я в строю сказал: «Слов не знают». Когда кончилась прогулка, вызывает к себе: «Агитируешь?» В общем, лаялся как паскудная собака. А я бесил его своим спокойствием и холодным возражением.

Когда Савчук приехал из Хабаровска, он ему, понятно, поспешил об этом сообщить. Этот тоже вызвал, и тоже, мерзавец, начал лаяться. И опять его больше всего злило мое спокойствие и улыбки. Каким подлецом надо быть, чтобы, пользуясь своим положением, унижать и оскорблять человека. Правда, оскорблять он меня не оскорблял, потому что мат у него не сходит с уст и в лучшие минуты его душевного спокойствия, но угрожал как только мог. Дурак, невежда и хвастун. «Я не так много читал, как ты, но я больше тебя видел». Его и Эткинда бесит то, что я в чем-то повыше их, и они пользуются любым случаем, чтобы показать свое превосходство административное.

А вообще-то у нас были хорошие командиры: старший лейтенант Ищенко, капитаны Ванеев, Требух, лейтенанты Алексей Павлов, Дунюшкин, техник-лейтенант Михайлин. Душевные, добрые мужики. Павлов, теперь полковник, и ныне живет в Алуште. Я не раз у него гостил даже с семьей, и он приезжал ко мне в Коктебель. До сих пор переписываемся, перезваниваемся, дарю ему книги, он мне, когда помоложе был, привозил домашнее вино да сотовый мед со своей пасеки. Не так давно они с женой Лорой помогли мне телефонами при написании статьи «Кладбищенская гиена» – об Ирине Бобровой из МК, которая прикатила в Алупку, чтобы написать грязные измышления о покойной матери Павлика Морозова. Вот беда, с глазами у него плохо, почти не видит, пишет каракулями… Звонил ему на новый 2012 год, а потом послал новую книгу «Мне из Кремля пишут». Он сказал: «Лора мне почитает…»

27 июля

Я заключил, что мне постоянно надо прислушиваться к своему «внутреннему голосу», к настроению при писании стихов. Как иногда все получается иначе! Я написал «Эшелон с запада» и задумал написать «Смерть лейтенанта» по рассказу комсорга ОБИС. И вот настраивал себя на эту тему все утро. Вдруг нашла туча, прошел ливень, стало скучно, тоскливо – и это у меня вылилось в двадцать строк грустных стихов об осени. Сегодня уже преднамеренно написал еще 8 строк.

Писем все нет!

28 июля

Правительство Черчилля ушло в отставку. Полная победа лейбористов: они получили 389 мест. Я хотел их победы, но не надеялся, и теперь рад. Это очень большое дело! Поэтому затягивается и Берлинская конференция, ведь теперь вместо Черчилля там должен быть Эттли.

(О нем Черчилль хорошо сказал: «Овца в овечьей шкуре».)

Опубликовано сегодня обращение Черчилля, Трумэна и Чан Кайши к Японии с требованием капитуляции. Это не впервой – откажутся. Но ведь безумство противостоять таким силам. И не могут же они не знать о наших приготовлениях.

Итак, сегодня рано утром взводы разъехались. Сразу стало пусто, голо, скучно. Громадная казарма пуста. Хоть и остались еще более 60 человек, но их совсем не видно.

Вчера вечером мы долго сидели с Райсом на бревнах за воротами. Было очень грустно и чего-то жаль, тоска… Райс сказал: «Если со мной что случится, ты забери мои вещи». Он, возможно, хотел сказать что-то еще, но я перебил его: «Брось!» И мы опять замолчали, и минуты через две сказал уже я: «А если со мной что случится, писанину мою при случае передай…» Он понял, кому. Через несколько минут мы встали. Было около одиннадцати – совсем темно. Мы не торопясь шли в казарму. Но там никто не спал: получали продукты, собирались, прощались, шумели.

30 июля

11 постов разъехалось. Народу в хозяйстве осталось мало. Поэтому мне сегодня пришлось идти дежурить на ночь в штаб ПВО. Я дежурю до трех, а после – старший сержант Чернов.

Мы перешли в новое помещение, оно хуже, но то было для нас велико. Ужасно много клопов, но я пока сегодня их не слыхал.

Итак, дежурю в отделе. Из работников отдела здесь сегодня ночует начальник – капитан Федоров, немолодой, с простыми, мягкими, добрыми чертами лица человек.

Сейчас второй раз погасла коптилка. Спичек нет. Первый раз, когда капитан еще не спал, я пошел к какому-то дневальному внизу – так он, сукин сын, побоялся дать мне зажигалку. Я его выругал и ушел; добрые люди нашлись – дали зажигалку. А сейчас ходил с плошкой.

Якушеву отправили на пост. Постоянного почтальона сейчас нет. Временно хожу за почтой я. Сегодня было первое письмо: Ивану Чевереву из Москвы посланное 15-го. Завтра жду много писем. Но, вероятно, что будут не «кенигсбергские».

На почте свои порядки. Мне вчера начальник почты старший лейтенант по поводу того, что у меня нет форменной доверенности, как у штатного почтальона, заявил: «Это вам не фронт!» Он, капитан, гордится тем, что пятый год на Дальнем Востоке письма перебирает.