— Однако, если народу на язык попадешься, сам себя потом не узнаешь, — опасливо заметил Скендер.

— Ох, черт возьми! — хлопнул я себя по лбу. — Ты только представь, как будет выглядеть наша с тобой атака на мост в устах тетки Тодории!

— Дорогой мой, даже при всей своей буйной фантазии славная тетка Тодория никогда не сможет вообразить, чтобы мы с тобой шли в атаку на мост плечом к плечу со Станивуком! — воскликнул Скендер. — Ее боевое «донесение» выглядело бы примерно так:

«Спаси господь и помилуй, как загремело и загрохотало за мостом, будто ударили пушки, из которых палят во время церковных сходов, а этот мой пегий мерин Бранко и тот долговязый Скендер, не долго думая, ноги в руки — и как припустятся по тракту прямо в Грабеж. Пылищи за ними — будто целое стадо коров бежит, а они знай себе улепетывают, только пятки сверкают. За спиной длинные полы да сумки болтаются, ни дать ни взять крылья выросли у сердешных, не догнал бы их теперь и самый быстроногий жеребец».

— Ну, вот, а я как раз собирался точно так описать бегство повара Лияна. Даже стишок придумал:

При первом залпе без оглядки

Повар Лиян смазал пятки.

— Опоздал, братец, бабка тебя опередила.

Как мы и предполагали, кое-какие детали боя за Бихач приняли в рассказах-пересказах такой вид, что просто ни одному слову невозможно было поверить. Это видно и по тому, что рассказывали о нас со Скендером. Кое-что произошло на самом деле, однако многое приплел старый плут Лиян, не обошлось, наверное, и без длинного языка Роцы.

Как бы там ни было, ясно, что рассказ этот складывался людьми, хорошо нас знавшими. И если они что-то и напридумывали, то выдуманные ими истории вполне могли произойти на самом деле.

Однако, надо думать, и других постигла та же участь. Если отбросить разные домыслы, прикрасы и небылицы, правда рано или поздно выскочит на свет божий, как мышь из-под вороха сена. Но чтобы мышь поймать, надо сначала сено разгрести.

О том, как были взяты усташеские укрепления у Муратовой кондитерской, первым рассказал повару Лияну Черный Гаврило, когда они встретились через день-два после освобождения Бихача:

— Схватились мы с ними — бах-бах, трах-трах, держи, стой! Крушим все вокруг, как буря под Грмечем. Трах-ба-бах, бей, Йован, держись, Джурджия!

— Какая такая Джурджия? Может, Тодория? — встрял Лиян.

— Какая еще Джурджия и Тодория, кто про них говорит? — отмахнулся Гаврило. — Атакуем мы — Николетина, Станивук и маленький Ораяр… Я что, непонятно говорю, тетеря ты глухая?

— Понятно, понятно, куда понятнее.

— Ура, вперед, туда-сюда, бей, круши!.. — продолжает Гаврило, но, видя, что Лиян недоуменно и непонимающе таращит на него глаза, сдвигает шапку на самые глаза и яростно закручивает усы. — Не могу я видеть, как ты на меня таращишься. Ясно же, что ты ни черта не понимаешь. Иди от меня подальше, пускай тебе другие рассказывают, а я не буду.

— Как же я могу что-нибудь понять, если ты еще ничего не сказал?

— Как это не сказал?! Деру здесь глотку, как недоеная корова, пол-Боснии, наверное, слышит!

— Ну, ладно, расскажи хоть, как вы через мост-то перешли. Это, все говорят, самое трудное было? — спросил Лиян примирительно.

— Как мы перешли? — удивился Гаврило. — Ногами перешли, как же еще? Это бы и лошадь сумела — нога за ногу — и вся недолга.

— Ладно дурака-то валять! — рассердился Лиян. — Шесть пулеметов по мосту било, а он мне тут всякую ерунду треплет. Там ведь небось гремело и трещало, будто конец света наступил.

— Я ничего не слышал, — спокойно ответил Гаврило.

— Что? Шесть пулеметов, а он, видите ли, ничего не слышал! — взорвался Лиян. — Как это может быть, хотел бы я знать?

— Не слышал из-за своего пулемета, который так грохотал, что, наверное, оглохли даже рыбы на дне Уны, где же мне что услышать? Слышал только, как Первая краинская, точно ураган, крушила усташей на другом берегу Уны, и перепугался, как никогда в жизни.

— Ты перепугался? — заморгал Лиян недоверчиво. — Решил, что усташи в атаку идут?

— Эх ты, старый осел! — загудел Черный Гаврило. — Стал бы я бояться контратаки! Тут дело посерьезнее было! Я испугался, что нас Первая краинская опередит и раньше нас пробьется в центр города. Вот, ей-богу, я бы тогда повесил пулемет на шею и прыгнул бы в самый глубокий омут, какой только есть в реке.

Обидевшись на «старого осла», Лиян начал сердито ворчать:

— Ладно, ладно, раз ты так называешь своего старого друга, я тебе ни словечка не скажу про то, как я был в бихачской гимназии и что там увидел.

— А я уже слышал об этом. Ну-ка, ну-ка, где там твоя славная «змеиная» ракия? — вдруг развеселился Черный Гаврило. — Ну-ка, давай выкладывай всю правду! Рассказывай, как за тобой гонялся по всему городу член Верховного штаба Моша Пияде?

Вот ведь как бывает: о своем собственном геройстве Черный Гаврило и слова путного не мог сказать. А когда речь зашла о приключениях Лияна в Бихаче, то, хоть Гаврило и не был их свидетелем и даже не был уверен, что все это не пустые выдумки, он затараторил не хуже своего пулемета.

— И кто бы мог только подумать! — удивился Лиян. — Славный наш молодец Гаврило шесть пулеметов на мосту не слыхал, а тут вдруг оказывается, что он слышал обо всем, что я делал в гимназии, у «Вышки» и черт знает где еще! А что хуже всего — и половины из всего, что про меня говорят, на самом деле не было и в помине, да и то, что было, так переврали, что я уж теперь сам себя не могу узнать в этих рассказах.

— Тем хуже для тебя! — победно загремел Гаврило. — Раз ты делаешь вид, будто ничего не знаешь, то наверняка все именно так и было.

Этот рассказ, к которому досужие трепачи приплели и меня со Скендером, дошел до меня через шестые или седьмые руки. Если в нем кое-что и приврали (ну конечно же приврали!), то так ловко, что я и сам почти поверил всему. И чем дальше уходят те годы, тем больше нахожу в этих выдумках правды, которая сверкает, подобно ярким звездам в ночи, а та, другая, настоящая, правда постепенно тонет во тьме. Она больше никого не заботит, и меня в том числе.

Вот как они рассказывали. Я начну, а они пусть продолжат.

21

Прошла первая