— Из конторы ритуальных услуг? Мерки для гроба снять?

— He-а. Не его, хотя мысль хорошая.

— Агента по недвижимости? Зря стараешься. Ты же знаешь, квартира уже завещана Элтону Джону.

— Все время об этом забываю. Повезло старине Элтону, такие хоромы на него свалятся! Как бы от счастья не спятил. Устроит здесь летнюю резиденцию для приема местной пидорасни и тебя, благодетеля, добрым словом помянет.

— Хоть кто-то помянет, — огрызнулось кресло.

— Элизабэтиха, иди-ка сюда! Не стесняйся.

Ничего она не стесняется. За те несколько дней, что Елизавета походила с Праматерью по адресам стариков, чего только не было. В основном — вопиющая, махнувшая на себя рукой бедность. Затем — бедность, которая старается хотя бы выглядеть благородной. Затем — бедность, которая старается выглядеть не бедностью, а относительным достатком (просто временно чего-то не хватает).

При первом знакомстве с кем-либо Елизавета совершает обязательные ритуальные телодвижения: втягивает живот, втягивает щеки и, напротив, вытягивает шею. Старается выглядеть не толстой жабой, а все той же лягушкой агалихнисом (просто временно чего-то в переизбытке). Что-то подобное она мгновенно проделала на пути к креслу.

Сейчас станет ясно, какой он — Илья, но настраиваться надо на худшее. Раз человек даже не захотел (или — не смог?) подняться, чтобы открыть входную дверь — с ним явно не все в порядке.

…Он был очень худой, чтобы не сказать — изможденный. Вот бы мне усохнуть до таких размеров, невольно подумала Елизавета, и тут же содрогнулась от низости собственных мыслей. Он был худой, а кресло — слишком велико для него. Едва ли он занимал больше одной трети кресельного пространства, а если снять с него всю одежду — получилось бы и того меньше. Одежды было примерно столько же, сколько одеял на кровати, такой же разнокалиберной. Стеганый ватный халат, под ним — джемпер, под джемпером — клетчатая рубашка и футболка. И еще бейсболка козырьком назад, Елизавета прочла надпись на ней, когда подходила к креслу —

«SAN DIEGO»

Вряд ли ты когда-нибудь увидишь Сан-Диего, еще одна низкая мысль.

Совершенно невозможно определить, сколько ему лет — сорок, пятьдесят, шестьдесят? Нельзя также сказать, красив он или безобразен. Насколько красив или безобразен может быть человеческий череп? Только антропологи в курсе дела, а для неискушенного человека все черепа — на одно лицо. Из положительных моментов: череп все же прикрыт кожей и какими-никакими мягкими тканями. На общем фоне выделяются глаза, слишком живые и подвижные для такого немощного лица.

— Ну вот, знакомься. Это Элизабэтиха. Очень милый человек. Будет тебе помогать, то-сё, пятое-десятое, — Наталья Салтыкова подтолкнула Елизавету чуть вперед. — Думаю вы подружитесь.

— Не смеши, — слишком живые глаза потоптались на Елизавете не дольше двух секунд и снова понеслись вскачь — к облакам и крышам.

— Я серьезна, как никогда. Элизабэтиха официально прикреплена к тебе с сегодняшнего дня, так что не рыпайся. Либо она, либо сдохнешь в своем клоповнике в одиночестве, на радость Элтону Джону. Ну, не капризничай, не будь мудилой. Говорю же — вы подружитесь.

— С этой херней хромой? Югославским наивом?

— Почему это я хромая? — обиделась Елизавета. — Я совсем не хромая. У меня с ногами все в порядке.

— Это он образно, — попыталась успокоить Елизавету Праматерь. — Дядя шутит.

— Дядя не просто шутит, — губы у Елизаветы задрожали. — Дядя не в адеквате.

До Ильи все потенциальные подшефные относились к ней благосклонно и даже слегка заискивали, поили чаем, киселем и морсом. От этого типа чая не дождешься, одни только беспочвенные оскорбления. Наверняка, не последние. И что такое «югославский наив»? И почему именно югославский, а не какой-нибудь еще — албанский, греческий?

— Ты все-таки сука, Акэббно. Прекрасно знаешь, что жить мне осталось недолго…

Илья произнес это таким будничным тоном, что Елизавета поежилась. Но с Праматерью подобные штучки, видимо, не проходили. Она рассмеялась — безжалостно, уничтожающе:

— Знавала я задохликов, которые не один десяток лет ныли, что вот-вот в ящик сыграют. И что ты думаешь? Все здоровые и цветущие, которые ни на что не жаловались… уже давно померли, а задохлики до сих пор небо коптят. Так что заткнись, не мельтеши, надоели эти твои хули-люли семь пружин про близкую кончину.

— …жить мне осталось недолго, — упрямо повторил Илья. — И хотелось бы провести последние дни в покое. В окружении прекрасного. Прекрасных лиц в том числе. А ты кого мне привела?

— Ну извини, — видно было, что Праматерь разозлилась по-настоящему. — Брэд Питт просил не сердиться, но подъехать к тебе не сможет. Орландо Блум тоже занят. Киану Ривз — на рыбалке. Джон Траволта жиры отсасывает. У Дэвида Бэкхэма игра за сборную. Только она, — кивок в сторону Елизаветы, — и осталась.

— Пошла ты…

Лучше бы Илья этого не говорил. Наталья Салтыкова наклонилась над креслом и приподняла несчастного доходягу за воротник халата. Примерно так, как третьего дня приподняла над землей Елизавету Гейнзе.

— Пошла не я, дружочек. Пошли все твои любовнички… И остальные, кто жрал и пил на твои деньги. И пошли они далеко и надолго. Навсегда, я так думаю. Или кто-то остался? Под кроватью затих? В шкафу? Что-то я никого здесь не видала из жаждущих за тобой судно вынести. Ни одна тварь в почетном карауле не стоит.

— До судна дело еще не дошло, тут ты врешь, Акэбоно.

Праматерь уж слишком переусердствовала с хватанием за грудки. Цветущий приморский «Сан-Диего» свалился с Ильи, обнажив макушку, покрытую короткими волосами неопределенного цвета. Самым ужасным оказался вид проплешин — их было сразу несколько, четыре или пять, небольших, правильной формы. Проплешины добили Елизавету окончательно и в ее груди глухо заворочалось сердце. То самое, которое она неосмотрительно оставила при себе, а не выбросила по мудрому совету Праматери в ближайший водоем.

Ничего удивительного.

Дурацкое сердце периодически давало знать о своем наличии все эти дни походов по старикам. Оно научилось сжиматься, биться часто-часто, останавливаться на несколько секунд и просто тянуть. Теперь к самопроизвольным и малоприятным движениям внутри Елизаветиного организма добавилось механическое воздействие извне. Как будто ей сунули раскаленный штырь прямо под ребра. Должно быть, так выглядит острая жалость: убить не убьет, но покалечить может.

Чтобы обезопасить себя, есть лишь один способ — поскорее вмешаться и прекратить издевательства над Ильей. Елизавета вцепилась в край блузы Праматери и заскулила:

— Что ты делаешь?! Отпусти его, пожалуйста… Отпусти…

— Никто и не держит, — Наталья наконец-то оставила Илью в покое, завернула за кресло, подняла бейсболку и водрузила ее на место. — Это так… Брачные игры.