— Как, месье Легри вам не рассказывал? Странно, мы ведь виделись с ним на концерте в Катакомбах в пятницу вечером. Он пришел туда с месье Пиньо… Здоровье Ольги идет на поправку, но чтобы полностью окрепнуть, ей понадобится время, потому мы и отправляемся в Ниццу… Ах, если бы ты знал, как мне тяжело уезжать так далеко! Я уже заранее по тебе скучаю, мой микадо!

— Когда вы уезжаете? — холодно спросил Кэндзи, все больше нервничая при мысли о том, что их может застать Джина.

— Поезд в одиннадцать. Это будет печальное отбытие — мы одни-одинешеньки, никто не помашет платочком вслед… Я обречена чувствовать себя изгнанницей — сначала Россия, теперь вот юг Франции…

— Ну, на сей раз вас ждет изгнание в рай, моя дорогая. К тому же я убежден, что вы недооцениваете рвение своих воздыхателей — перрон будет заполнен толпой прекрасных мужчин, готовых броситься на рельсы, лишь бы вас удержать.

— Смейтесь, злодей! — Эдокси поправила шляпку, усеянную блестками и расшитую золотой нитью, запахнула накидку из серебристо-голубой шерсти, не скрывшую, впрочем, глубокого декольте платья из тафты, и направилась к выходу.

А Кэндзи все с тем же невозмутимым видом почти вытолкнул ее из лавки.

Когда он поднялся на второй этаж, Мелия Беллак, сидя на кухне, переписывала перечень покупок, составленный Джиной.

— Рокфор и масло! Право слово, моя матушка назвала бы это сущей ересью! Вы уверены, что стоит смешивать коровье молоко с овечьим? — сурово осведомилась она, завидев хозяина.

— Утро, конечно, вечера мудренее, но моя способность соображать возвращается не раньше десяти часов, — пробормотал Кэндзи, довольный тем, что не застал Джину — она уже ушла через подъезд дома 18-бис на улицу Дюн, где ее ждали ученики класса акварели. Но кое-что его не на шутку разозлило: «Мои совладельцы — коварные плуты! Это же надо — втихаря в Катакомбы полезли, а герцога де Фриуля взяли в сообщники, он им алиби обеспечил! Вот паршивцы!»

Японец со всем тщанием привел себя в порядок, потратив немало времени на то, чтобы добиться идеального наклона крахмального воротничка, и снова спустился в торговый зал открыть лавку — Жозеф в этот день должен был явиться только к полудню.

Первым посетителем оказался гражданин, которого из-за вечной ухмылки в «Эльзевире» прозвали за глаза Человек-который-смеется.

— Месье Мори, не надумали продать мне за полцены ваше «Путешествие юного Анахарсиса»[51]без карт? Все равно у вас его больше никто не купит! — еще шире осклабился Человек-который-смеется, хотя, казалось бы, дальше некуда. — Так что? «Юный Анахарсис» дорог вашему сердцу или все же уступите его мне?

Кэндзи мысленно представил себя на одиноком тихоокенском атолле, где никакому разумному книгочею не придет в голову затеять торг. Где вообще нет никаких книгочеев…

Дафнэ придумала игру: колыбель для будущего братика или сестрички была превращена в берлогу, где живет медведь, и как только он собирался высунуть оттуда нос, девочка обстреливала его игрушками. Наполненная метательными снарядами, колыбель походила на пещеру Али-Бабы — ни один косолапый оттуда не вылезет! Победа! Дафнэ знала, что игра продлится недолго: скоро берлогу займет некое крошечное существо. Ей об этом все время говорили взрослые, делая круглые глаза — мол, ты же не будешь швыряться игрушками в малыша? И Дафнэ мысленно дивилась их глупости: неужели взрослые думают, что она не знает, какое хрупкое существо — младенчик? К тому же когда этот младенчик появится, сражаться будет уже не с кем — бурый мишка, устрашенный его воплями, спрячется под кровать, где давно обитает семейство гризли.

Эфросинья хлопотала на кухне, пытаясь приготовить бланкетт[52]без мяса — она уже умудрилась заменить говядину треской и теперь корпела над соусом. Айрис тем временем нежилась в постели, покусывая кончик карандаша. Мысль связать двадцать третью шерстяную распашонку ее не вдохновила, и, уютно откинувшись на гору подушек, она созерцала чистую страницу тетради. Но муза витала где-то далеко — новая сказка никак не сочинялась, пришлось отложить тетрадку. Возможно, музу вспугнул малыш, который с самого рассвета беспокойно толкается в животе? В тишине громко тикали ходики, на кухне гремели кастрюли. Взгляд Айрис упал на карманные часы, оставленные Жозефом на тумбочке, и вдруг в ее воображении закачался целый лес маятников, населенный забавными персонажами с длинными руками и лицами-циферблатами. Все были круглоглазы, шевелили усами-стрелками и немедленно расшумелись, осыпая ее советами:

«Нельзя терять ни минуты! Время — деньги!»

«Пора, пора вставать, лежебока, ну-ка быстро умываться-одеваться!»

«В твои годы мы вскакивали на заре и работали как заведенные!»

Айрис схватила тетрадку, и слова, теснясь и мешая друг другу, словно из ниоткуда стали появляться на чистых листах. Она даже не заметила, как вернулся муж и нежно поцеловал ее в лоб.

— Какой я рассеянный — часы забыл! Дафнэ просится поиграть в нашу спальню, а матушка ушла к Таша.

— Угум-м-м… — отозвалась Айрис, не поднимая головы.

Жозеф бесшумно вышел из комнаты. Ему не терпелось заняться расследованием — он собирался наведаться в морг и справиться там о покойнике, найденном у Монпарнасского кладбища. И наведался бы, но неистовая матушка нарушила все планы — теперь ему вместо этого предстояло вызвать водопроводчика, сходить за хлебом и поиграть с Дафнэ.

Остановившись у окна в гостиной, молодой человек облокотился на подоконник, печально уставился на липу во дворе, терзаемую ветром, и почувствовал сродство с бедным деревом. Ведь и он отдан во власть стихиям — трем женщинам, которые веревки из него вьют.

«Что за жизнь — расписание навязывают, детей подкидывают! Ну да пусть их, уж завтра-то я точно загляну в морг, и если окажется, что тамошний покойничек — тот самый скрипач с пряничной свинкой, расследованию быть! И дельце обещает стать интересным…»

Мельхиор Шалюмо не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться маленькими танцовщицами, повторяющими урок под суровым взором наставницы, вечно готовой придраться к чему угодно — то подъем не тянем, то спину не держим.

— Мадемуазель Жермена, ну-ка соберитесь!

Мельхиор смотрел и умилялся. До чего же тоненькие, хорошенькие, трогательные девчушки! У всех волосы растрепаны, глазки припухли со сна, но от этого будущие балерины еще восхитительнее. Некоторые были в вязаных гетрах, иные в шерстяных платочках — зал не отапливался, девочки мерзли. А при виде Жермены в штопаных-перештопаных чулочках, тарлатановой юбочке и стоптанных балетках у него защемило сердце, как в прежние времена.

«Драгоценный Всемогущий, клянусь: никогда-никогда не уступал я своей чудовищной склонности, не давал себе волю, честное слово, даже в тот проклятый вечер, когда вспыхнул пожар. Признаю: я тогда под лживым предлогом задержал малышку после репетиции, но разве же не спас я ей жизнь? А Жерменой я только любуюсь издали — это же не преступление. Ведь кто ж, как не Ты, сотворил эти прекрасные создания? А соблазн-то кто придумал? Ты, Ты за него в ответе».