Центрального вокзала. Никто в этом районе жить не хочет, но мне нравится. Тут больше простора и довольно-таки тихо, хотя постреливают иногда.

Прямо рядом — Нью-Йоркская публичная библиотека. Главное здание, на углу 42-й улицы и Пятой авеню. Я подумала, им сотрудников не хватает. Всем в этом районе сотрудников не хватает. Во время интервью они меня спрашивают, что я думаю по поводу бомб и снайперов, и приходят в восторг — им кажется, что я страшно храбрая. В любом случае никаких других кандидатов у них нет, что легко объясняет, почему их не взволновала моя предыдущая должность. Дежурный по палате в психушке.

Хожу на работу каждый день, хотя не вполне понимаю, в чем состоят мои обязанности. Тут тихо, гулко и пусто. Бывают дни, когда появляются только наши постоянные посетители — маленькая группка психов, истинные Искатели Знаний, которым нужны справочники и энциклопедии. Остальные отсиживаются по домам — там есть интернет. Их гораздо меньше волнует достоверность информации и куда больше пугают террористы-смертники. Почти все привыкли обходиться без излишеств, библиотечных книг например.

Всего несколько месяцев прошло, как прекратились сотни войн по всей планете. Или это была одна большая война? Я забыла.

Мне кажется, все уже позабыли.

Через пару дней после того, как граница между США и Англией снова открылась для Гражданского Населения, я получила письмо от Пайпер. И долго-долго не решалась его вскрыть.

Вот где пришлось кстати папашино влияние. Теперь он пытается загладить свою вину. И на том спасибо.

Я одна из первых, кому разрешают вернуться обратно.

Вы будете смеяться — до чего сложная мне выпала дорога. От дома до дома — целая неделя. Сказать по правде, в основном пришлось подолгу ждать — но мне не привыкать.

Когда самолет наконец приземляется, я то ли надеюсь, то ли молюсь — пусть случится чудо, пусть Эдмунд меня ждет в аэропорту, прямо как тогда, с сигареткой во рту, так мило по-собачьи наклонив голову. Но откуда ему здесь взяться?

Все равно ужасно обидно.

Процедура проверки оказалась сложной. Нас совсем мало. Все ждут. Всем неспокойно. Несколько американцев, но в основном англичане, которые застряли по другую сторону Атлантики, когда позакрывались все границы в мире.

Наше право на пребывание в Англии нужно проверить и перепроверить, необходимы ворохи бумаг, идентификационные удостоверения с отпечатками пальцев в дополнение к только что выданным паспортам нового образца.

Сотрудники аэропорта вооружены автоматами. Выражения лиц крайне суровые, но за суровостью угадывается и толика радости. Мы вроде как туристы, первые туристы, которых они за столько лет видят. Мы для них символизируем конец долгой и суровой зимы. Что-то вроде нарциссов. Они нас приветствуют с плохо скрываемым облегчением.

Выхожу из аэропорта, вдыхаю знакомый запах дождливого апрельского дня. У меня аж голова закружилась, пришлось поставить сумку и подождать, пока перестанет.

Аэропорт узнать невозможно. Он совершенно зарос дроком, плющом и огромным, доисторического вида чертополохом. Как Айзек и предсказывал, природа радостно берет свое, ей цивилизация ни к чему. Мне почудились олени и кабаны на взлетной полосе.

На парковке только несколько армейских джипов. Их владельцы расчистили место в густом кустарнике, но ощущение такое, что вырубка быстро зарастет. Словно я приземлилась в джунглях. Хорошо, что я не видела посадочной полосы, пока не оказалась на земле.

Солдат поставил в паспорте огромный штамп, большими черными буквами — ЧЛЕН СЕМЬИ. На всякий случай проверяю штамп еще раз. Ура! Что написано пером, не вырубишь топором.

Я вернулась, тихонько шепчу я прошлому и шагаю к маленькому, видавшему виды автобусу — он отвезет меня домой.

3

Пока жду следующий автобус — уже в Лондоне, нахожу исправную телефонную будку и набираю номер, который мне прислала Пайпер. После нескольких долгих гудков отвечает незнакомый мужской голос. Больше никого дома нет. Я ему объясняю, когда примерно приеду. И он, помолчав, говорит, они так рады, что вы приезжаете. И вешает трубку.

Прямого автобуса нет. Семь часов и еще две пересадки, и вот я на окраине нашей деревни. Похоже, что здесь никто не жил уже целую вечность.

Автобус пришел немного раньше, ни одной живой души вокруг, но по дороге идет прелестная молодая женщина с тяжелой копной темных волос и гладкой, бледной кожей.

При виде меня улыбается, сияет, мчится навстречу. Узнаю ее по улыбке — она совсем не изменилась, слышу крик, Дейзи! Голос такой знакомый. Гляжу и никак не могу соединить ту маленькую девочку, которую я знала, с этой молодой особой. Может, дело в том, что слезы глаза застилают?

Она не плачет, на лице написано — ни за что не заплачу. Глядит на меня огромными серьезными глазами. Уставилась и взгляда не отводит, словно глазам своим не верит.

Это ты, Дейзи.

Вот и все. И снова, это ты, Дейзи.

У меня голос пропал, молчу, просто обнимаю ее крепко-крепко.

В конце концов она высвобождается из объятий и тянется за моей сумкой.

Все тебя ждут не дождутся. Но бензина у нас все равно нет. Пойдем пешком?

Тогда я смеюсь — а что если я скажу нет? Подхватываю вторую сумку, а она берет меня за руку, словно мы были вместе все это время и ей все еще девять лет. И мы идем домой под нежарким апрельским солнцем вдоль разросшихся зарослей, мимо яблонь в цвету и зазеленевших полей, поднимаемся на холм. И все, что ей не удалось в подробностях рассказать в письме, она рассказывает сейчас — об Айзеке, тете Пенн и Осберте.

Эдмунда ни я, ни она не упоминаем.

Вот что она мне рассказала.

Смерть тети Пенн подтвердилась через два года после того, как она уехала тогда в Осло. Это я знаю. Но я не знала, как ее застрелили. Прошло несколько месяцев с начала войны, и она попыталась попасть обратно в страну — хотела во что бы то ни стало вернуться к семье.

Бедные сестры. Обеих убили дети.

Их война и наша — страшно похожи. Везде снайперы и маленькие группы повстанцев, плохо организованные банды подпольных бойцов. Половину времени понятия не имеешь, где Хорошие Парни, а где Плохие. Взрывы в автобусах. А иногда и в учреждениях, в почтовых отделениях или в школах. Бомбы в торговых центрах и в почтовых посылках. То вдруг все договорились — непонятно как — прекратить огонь, а то кто-то случайно наступит на мину, и все начинается по новой. Можно спросить тысячу человек на шести континентах — из-за чего