Сначала девочка бросилась к большому фонтану, над которым, в кристально чистом воздухе, висела радуга. Его бассейн располагался на полпути от ворот к крытой террасе, которая заканчивалась громадными входными дверями. Она подбежала к крытой террасе, на которой, в своих нишах, уже много веков стояли статуи древних римских богов. Она что-то прокричала, но Доменика не могла услышать ее из окон своей каморки над стойлом. Девочка повернулась – ее волосы метнулись вслед за ней – и крикнула что-то в том направлении, откуда пришла.

И тогда Доменика увидела его. Он вошел во двор той своей походкой, которую она хорошо помнила с их детства. Ее подруги говорили, что у него напыщенный вид. Ее тетушки говорили, что он живое воплощение опасности. Он наш племянник, и мы обязаны дать ему крышу над головой, говорил ее отец. Так все и началось. И когда он вошел в ворота виллы Ривелли, с этим своим туманным взглядом, направленным на девочку, сердце Доменики забилось быстрее и шипы глубже впились в ее тело. Она поняла не только что она хочет, все еще хочет, но и что сейчас произойдет. Почти десять лет самоистязания, и вот наконец Господь простил ее? Был ли это только ее грех?

– Ты должна сделать это для меня, – это произнес не сам Господь, но уста его слуги, которыми он говорил с миром.

Девочка подбежала к нему, подняла на него глаза и что-то сказала. И Доменика увидела, как он нежно погладил ее по голове, кивнул и дотронулся до ее лба. А затем, не снимая руки с ее плеча, он повернулся от громадной виллы и нежно направил ребенка на тропинку из желтой sassolini[72]и прошел с ней по изгибу дорожки к старой изгороди из камелий, в проходе сквозь которую открывался вид на истоптанное поле и громадный каменный амбар. Увидев, как он ведет себя с девочкой, Доменика почувствовала первые признаки надежды.

Услышав их шаги на лестнице, она вышла встретить их. Дверь была открыта – день был теплым, – и полоски из пластика ярких цветов, висящие в дверном проеме, не позволяли мухам влететь, а ароматам пекущегося хлеба – улетучиться из комнаты. Раздвинув занавески, Доменика осмотрела их обоих: девочку и мужчину. Он опустил руки на плечи девочки. Та стояла с поднятым лицом, светящимся от нетерпения.

– Аspettami qui[73], – сказал он. Девочка кивнула в знак понимания.

– Tornerò[74], – добавил он. Она должна была ждать его здесь. Он вернется.

– Quando? – спросила она. – Perché lei ha ditto[75]…

– Presto[76], – ответил он. Потом жестом указал на Доменику, которая стояла перед ними с колотящимся сердцем и опущенной головой. – Сестра Доменика Джустина, – представил он ее, хотя в его голосе не было уважения. – Rimmarrai qui alle cure della suora, si? Capisci, carina[77]?

Девочка снова кивнула. Она все поняла. Она останется здесь, с сестрой Доменикой Джустиной, которую ей только что представили.

Доменика не знала имени девочки. Его ей не сказали, а она побоялась спросить. Наверное, ей не полагалось этого знать. Поэтому она стала называть девочку Карина, и та благосклонно приняла это имя.

Сейчас они с девочкой были в огороде. Побеги еще не проклюнулись из земли, но было ясно, что ждать осталось совсем недолго. Они купались в теплом весеннем воздухе. Обе едва слышно что-то напевали – каждая свое. Время от времени они смотрели друг на друга и улыбались.

Карина появилась меньше недели назад, но у Доменики было чувство, что она была с ней всегда. Девочка оказалась молчаливой. Хотя сестра часто слышала, как та разговаривает с козами, с Доменикой она объяснялась отдельными словами или короткими фразами.

Часто Доменика совсем не понимала ее. Но работали они в гармонии, и ели в гармонии, и, когда наступала ночь, засыпали в гармонии друг с другом.

Только в своей вере они отличались. Карина не преклоняла колени перед распятием. Она не пользовалась четками, вырезанными из черешни, которые Доменика вложила ей в руку. Она повесила их на шею, в виде греховного collana[78], которое Доменика поспешно сорвала и опять дала четки в руки девочки. Фигурка, вырезанная на маленьком распятии, была хорошо видна, поэтому не понять, для чего они сделаны, было невозможно. Но когда девочка так и не стала ими пользоваться во время молитвы, а также не стала повторять за ней слова самой молитвы во время утренней, дневной и вечерней службы, Доменика поняла, что у Карины не было того, что было необходимо для бессмертия. У нее не было благословения Господа.

Доменика встала с колен на грядке с перцем. Она положила руки на бедра и сразу же почувствовала боль, пронзившую ее тело. Быть может, колючки спрашивали, не пора ли их снять, теперь, когда появление Карины могло быть сигналом Господа о прощении? Нет, решила она. Не сейчас. Сперва дело.

Карина тоже распрямилась. Она посмотрела на безоблачное небо, не раскаленное, каким оно будет летом, а теплое и ласковое. На веревке за ней сушилась ее одежда. Девочка не привезла ничего, кроме того, что на ней было надето, и сейчас на ней была белая накидка, похожая на плащ ангела, под которой ее детские формы были почти не видны. Ее ноги торчали, как ноги жеребенка, а тоненькие ручки напоминали побеги молодого деревца. Доменика сшила для нее две такие накидки. К зиме она сошьет еще.

Она махнула рукой Карине. «Vieni[79], – сказала она. – Пойдем со мной». Она вышла из сада и остановилась, чтобы убедиться, что девочка закроет калитку так же тщательно, как делала это она сама.

Доменика повела Карину к проходу в загородке из камелий, который позволял пройти на территорию, непосредственно примыкающую к вилле. Девочка любила это место и проводила здесь ежедневно по два часа, под присмотром Доменики.

Ей нравилась peschiera[80]с голодными золотыми рыбками, которых Доменика разрешала кормить. Она танцевала вокруг бассейна с рыбками, а с его западного края могла видеть территорию самой виллы с идеальными дорожками и цветниками в саду. Однажды Доменика взяла ее с собой к этим идеально подобранным цветам, и они смогли взглянуть на Гротта деи Венти, из входа в который, украшенного пушками и ракушками, на них подул прохладный ветерок, похожий на дыхание мраморных статуй, стоящих на своих пьедесталах при входе.

Сегодня они пошли в другое место – не на территорию сада, а к самой вилле. На ее восточной стороне ступеньки вели вниз, к паре зеленых дверей, за которыми скрывались подвалы виллы – громадные, таинственные и не использовавшиеся по назначению в течение последних ста лет. В подвалах находились бочки, в которых раньше хранилось вино. Их были сотни, покрытых грязью, опутанных столетней паутиной. Среди них стояли терракотовые кувшины, которые когда-то хранили в себе оливковое масло, а сейчас были черными от скопившейся на них глины. Деревянные прессы, которыми давили масло, хранили на себе остатки почерневшего от времени масла, а на металлических частях и металлическом желобе, по которому в прошлом текли потоки l’oro di Lucca[81], виднелись следы сильной ржавчины. На всем лежала печать запустения и заброшенности.