Снежинка поставила ногу на первую морщину ореха. И сразу же, хоть и была легче пушинки, нарушила его равновесие. Но малышка и не догадывалась, что если орех сорвется, то раздавит ее своей тяжестью. Не подозревая об опасности, она продолжила восхождение.

Орех потихоньку кренился. Медленно и бесшумно… И в ту секунду, когда Снежинка могла погибнуть, ее подхватила и сняла с ореха спасительная рука. Орех снова застыл неподвижно.

Малышка недовольно взглянула, кто это ей помешал. Какой-то старичок… Он держал ее крепко, и она посмотрела на него с упреком. Почему ей никогда не дают повеселиться? И спасают жизнь…

— Как ты тут оказалась, кроха? — спросил старичок.

Снежинка охотно спросила бы то же самое у старичка.

Из чащи послышалось мелодичное посвистывание. Старичок так же просвистел в ответ. Появились две женщины и двое юношей, один из них очень бледный.

— Ты что-то нашел?

— Нашел! — ответил старичок, показывая на Снежинку.

Ассельдоры смотрели на нее так, словно никогда в жизни не видели трехлетних девочек. Они явно оробели. Наконец госпожа Ассельдор осторожно приблизилась к малышке, погладила ее по щеке и проговорила:

— Думаю, что вы могли бы нам сказать, где находится дом Лекса Ольмека, барышня.

Ассельдор-старший посмотрел на жену с укоризной: если беглецы ищут убежище беглеца, не стоит спрашивать о нем у первой встречной.

Снежинка улыбнулась и в мгновение ока оказалась на плечах господина Ассельдора. Никакая она не первая встречная. Она легонько похлопала свою лошадку, приглашая ее пуститься в путь. И все вышли из леса.

Дорога не заняла и пяти минут, но для господина Ассельдора-старшего это короткое путешествие изменило очень многое.

Ощущая на плечах приятную тяжесть, он вдруг понял, что это и есть счастье.

Он хочет, чтобы у его детей тоже были дети, а он бы с ними возился.

За свою жизнь он достаточно потрудился. Хватит с него работы, хватит испытаний. Он хочет покоя и внуков, которые карабкались бы ему на плечи.

Ассельдор-старший чувствовал, как маленькие ручки треплют его за волосы, и завидовал малышкиному дедушке, который мог целыми днями заниматься с ней приятной ерундой: строить шалаши, рассказывать бесконечные истории, слушать музыку…

Остальные Ассельдоры шагали за ним гуськом след в след, как один человек.

На повороте они увидели, что по снегу к ним кто-то бежит… Мая узнала Мию первая. Она отпустила руку Мано и понеслась навстречу сестре.

Мия на секунду замешкалась и вновь побежала по сугробам. Пробраться по глубокому снегу было трудно.

Как ни спешили сестры, встреча все оттягивалась… И вот наконец они утонули в объятиях друг друга. Вскоре к ним присоединились остальные.

Теперь они превратились в многоголовое, многорукое счастливое существо, по колено стоящее в снегу. Через какое-то время они встали в круг, держась за руки.

— А где Мо? — спросила Мия.

— Он нас догонит, — ответила Мая.

С лишайников срывались и падали вниз хлопья снега. Они щекотали шею и, растаяв, каплями стекали по спине. Ассельдоры могли бы простоять так целую вечность. И превратиться в ледяные статуи. Вдруг отец спросил Мию:

— Тебе знакома юная барышня, которая сидит у меня на плечах? И показал на Снежинку.

— Нет, — совершенно серьезно ответила Мия.

Госпожа Ассельдор растерялась: она так надеялась, что малышка… Мия, взглянув на рассерженную дочурку, бросила шутить.

— Конечно, папочка, эта барышня — моя дочь.

— Дочь, — повторил он, словно эхо. — Твоя дочка…

— Снежинка, — обратилась Мия к дочери, — это твой дедушка. Ассельдор-старший почувствовал, как малышка скатилась с плеч прямо ему на руки. И с тех пор никогда уже не покидала его объятий.

Новенький под номером 505 пришелся по душе всем лесорубам-высотникам. Немногословный, всегда готовый прийти на помощь, гибкий и подвижный, он умело справлялся с трудностями и брался за самые опасные дела. Глаза у этого шестнадцатилетнего паренька искрились, и он всегда готов был выслушать товарища. Все в нем вызывало симпатию, даже его загадочное молчание о том, откуда он взялся и что пережил. Без имени, без семьи, он вел жизнь перекати-поля — трудную, но не мучительную.

После нескольких дней совместной работы высотники прониклись к новенькому доверием.

Группа лесорубов-высотников была создана, когда дровосеки столкнулись с новой разновидностью лишайников: они не покрывали кору Дерева, словно мех, не одевали ее лесом — они оплетали ветви, как лианы, спускаясь каскадами с головокружительной высоты.

На Дереве было всего пятьдесят высотников, и все добровольцы. Работали высотники тройками. Смертельные случаи были здесь, как это ни страшно, привычным делом.

505-й появился незадолго до Нового года. Охотников до такой опасной работы было немного. Для нее нужны были невероятная ловкость и бесстрашие. Неразговорчивый, работящий 505-й обладал и тем и другим. К тому же он на удивление споро справлялся с особо сложными заданиями. Например, ему удавалось вскарабкиваться по лишайнику тоньше кружев.

— Почему у тебя нет фамилии, 505-й?

— Нет семьи, нет и фамилии. Что тут поделаешь?

— Лишись я фамилии, чувствовал бы себя потерянным.

Три высотника обрубали лишайники, повиснув в небольших зеленых люльках, крепившихся к веткам на шелковых тросах. Повалил снег.

— Мне случалось получать прозвища, — сообщил 505-й, убирая за пояс топор.

— Какие, например?

Ветер теребил длинные стебли. Высотники вернулись на прочный сук.

— Например, меня звали Веткой.

— А мне можно звать тебя Веткой?

— Зови, если хочешь.

Шань и Торфу, так звали двух товарищей Тоби, были лет на десять его старше, но легко приняли паренька в свою команду. Шань был женат на сестре Торфу, и жили они в небольшом поселке в нескольких часах ходьбы от котловины Джо Мича. Как все высотники, они приходили домой всего на сутки в неделю.

Тоби удалось их разговорить, и они принялись наперебой рассказывать ему о бедах Дерева. Со стороны Тоби это было настоящим подвигом: все знали, что из лесорубов лишнего слова не вытянешь, особенно если тема непростая. Сами же они посмеивались: пусть-де считают нас дуболомами. Однако позднее «дуболомами» стали называть не только лесорубов. В народ пошло и другое выражение — «чурбан бесчувственный». Поначалу же оно относилось только к дровосекам, которые слишком увлекались напитками за праздничным столом.