– Абсолютно все, – кивнул повар, потом хлопнул себя по бедру. – Постой-ка! Тогда еще пропала дочка Амалии, грудной ребенок. Хозяйка оставила ее в колыбели у очага.

– Кто это – Амалия? – дрожащим от волнения голосом спросила Полисена.

– Лучше спроси, кто она была… Самая грязная и ленивая из посудомоек, которые когда-либо работали в этой гостинице.

– Почему ты говоришь «была»? Она что, умерла?

– Еще как умерла! Она была так глупа, что как-то набрала ядовитых грибов и тайком сварила, чтобы с нами не делиться. Когда же у нее вспучило живот, призналась, но было уже поздно. Она умерла здесь, на кухне, и мы похоронили ее на церковном кладбище. У нее не было ни гроша, и мы поставили на могиле лишь деревянный крест с ее именем.

Каждое слово ножом врезалось в сердце Полисены. Но она не сдавалась.

– А как же ее муж? – спросила она.

– Какой еще муж?! А, это ты из-за ребенка… Не было у нее никакого мужа. Кисля не позволяет служанкам выходить замуж. Амалия скрыла ото всех рождение внебрачного ребенка и отдала его в город кормилице. После ее смерти Кисля забрала малышку и принесла ее в гостиницу.

– Да уж, невиданная щедрость со стороны хозяйки! – хмыкнул слуга помоложе.

– Это точно. Мы тогда все удивились, увидев у нее на руках сверток. Да и детские визги она вряд ли переносила охотно. Не прошло и трех дней, как разбойники унесли девчонку вместе с курами. В общем, все тогда вздохнули с облегчением. Никто не любил соплячку, кроме бедного Улисса.

Полисена крепко обняла пса и зарылась лицом в густую шерсть, чтобы никто не видел ее слез. Потом молча растянулась на кучке сена, служившего ей постелью, и накрылась одеялом с головой, пытаясь остановить рыдания. Ланселот прижался к ней и, вытянув трубочкой губы, поцеловал в лоб. Но Полисену не трогали утешения обезьяны. Отчаяние разливалось в душе, как темная чернильная клякса. И рядом с ней не было даже Лукреции, на плече у которой можно оплакать смерть матери!

А на плече у Лукреции в это время сидела мартышка Казильда, которую посудомойки и горничные приняли с радостью и теперь ласкали и гладили, как куклу или только что родившегося ребенка.

Лукреция крепко прижала ее к себе, плотно завернув в шерстяной платок, – в отличие от мужской спальни, чердак, где жили девушки, был очень холодным и полным сквозняков. Не было ни камина, ни печки, ни маленькой жаровни. Одеяла были тонкими и протертыми до дыр. Посудомойки спали прямо в одежде, горничным же не позволялось мять свои нарядные платья – к тому же они были с открытой шеей и без рукавов и вряд ли могли согреть.

Возле больших мешков с соломой, служивших постелью, в стене было по гвоздю, куда каждой горничной полагалось аккуратно вешать плечики с кокетливым платьем из розового шелка, предварительно разгладив хорошенько и очистив от пятен. А его владелица стучала зубами от холода в тонкой батистовой рубашке.

– А летом стоит ужасная жара, потому что солнце целыми днями печет на черепицу, – рассказала Лукреции посудомойка, разделившая с ней постель.

Несмотря на роскошь и изобилие дома, прислуга питалась сухарями. Остатки трапезы гостей отдавали свиньям, которых синьора Кисля держала недалеко от конюшни.

Для бедных, вечно голодных девушек помогать на кухне, готовить разные вкусности и подавать на стол было настоящим мучением. Горничные, которые в ту ночь спрятались под столами и доели остатки после битвы, до этого дня не знали, какой вкус у сладостей, у куска жареного мяса и даже у свежеиспеченного хлеба.

– Представляешь, – продолжала свой рассказ посудомойка, – десять лет назад одна из нас, несчастная Амалия, как-то вечером была настолько голодна, что наелась грибов, зная, что они ядовитые, и, конечно же, умерла.

– Нас тогда еще здесь не было, потому что хозяйка меняет прислугу раз в три года. Нас берут на работу в пятнадцать лет, а в восемнадцать уже увольняют, – добавила симпатичная горничная с соседнего ложа. – Но нам рассказывали одну очень странную историю. Якобы через два или три дня после смерти Амалии, у которой не было никаких родственников – осталась она одна-одинешенька на всем белом свете, хозяйка уехала в город и вернулась с новорожденной. Она рассказала, что это дочь несчастной девушки и что она заболела из-за небрежности кормилицы. По ее мнению, ей оставалось жить не больше недели.

– Все это было ложью – говорят, малышка была здоровая как вол, – продолжила посудомойка. – И она никак не могла быть дочерью Амалии! Бедняжка за последний год ни на одну минуту не покидала «Зеленой Совы», никакого живота у нее не было, и даже самая близкая подруга ничего об этом не знала. Кроме того, у девочки росли темные волосы и иссиня-черные брови, а Амалия была рыжая и с веснушками.

– Но самое главное, – вмешалась горничная, – что синьора Кисля уж точно не стала бы переживать за судьбу дочери служанки. Во всяком случае, спустя два или три дня девочка пропала таким же таинственным образом, как и появилась. Хозяйка говорила, что ее похитили. Но даже самый последний дурак бы ей не поверил.

Разумеется, Лукреция с большим вниманием слушала рассказ. Выходит, что никому, кроме синьоры Кисли, не известно, откуда взялась Полисена. Надо непременно заставить говорить эту злую женщину, но как это сделать?

Ее мысли прервало громкое чихание Казильды.

– Господи! Ты случайно не простудилась? – тревожно воскликнула Лукреция и пощупала обезьянке нос: он был сухим и теплым. – Да у тебя жар! Девушки, помогите, мне нужно лекарство. Если простуда перейдет в воспаление легких, то Казильда умрет.

– У нас здесь нет никаких лекарств, сама понимаешь, – сказала ее соседка по постели. – Больных здесь не лечат. Их сразу же увольняют.

– Постой, – вспомнила горничная, – я знаю, что хозяйка в своей тумбочке держит какое-то чудодейственное лекарство. Она его использует, когда кто-нибудь из гостей в пьяном виде выходит на мороз в одной рубашке или ныряет в ледяной пруд. Оно вроде бы отлично исцеляет любую простуду за несколько часов.

– Где комната хозяйки? – поднявшись, спросила Лукреция.

– Смотри не попадись ей на глаза, а то, если увидит, как ты роешься в ее вещах, может позвать главного жандарма, и тебя арестуют и повесят.

Спускаясь на цыпочках по ступенькам, Лукреция была поряжена сменой температуры. Весь особняк за исключением чердака был жарко натоплен большим количеством каминов и сотнями свечей. Тепло помогало крепкому сну гостей, раскатистый храп которых слышался из-за запертых дверей.