Владислав снял шлем и очки и молча обошел комнату, с каждым здороваясь за руку. Пожимая руки людям, ему незнакомым, – Сане, Леше, Жене, Ване-оперу и Тому, – не забывал представиться.

Нита, которая и позвала Владислава сюда, и единственная из всех знала, зачем он тут, взяла инициативу в свои руки.

– Слава, расскажи всем, что ты видел в марте у мостика. Здесь все свои, за дверь ничего не вынесут.

Ему освободили табурет. Слава уселся, оглядел всех.

– Ну, в общем, так. Часов десять вечера было. Я иду на скорости около 180. Вокруг, конечно, темнота полная, только дорогу перед собой освещаю фарой. И вдруг меня повело на мостике – подморозило к ночи, лед. Машина вправо пошла, чуть перила не сбил. А лед-то на реке уже подтаивал, я бы пробил его и сразу на дно ушел. Ну вот, когда я вправо пошел, то и фарой, ясное дело, шаркнул вправо – ну, как бы веером повел, пока машину не выправил. Ну, скорость-то в этот момент уже не та была. И я увидел… чудное что-то. Лежит на снегу вроде девушка, без шапки, блондинка. И лицо какое-то странное, в пятнах, что ли. А над ней стоят два типа, и один что-то совсем непонятное делает.

Владислав замолчал.

Все слушавшие не просто молчали – не дышали.

– И что же он делал? – с неожиданно суровой интонацией спросила Женя.

– Да фотографировал ее, вот что. Я сначала глазам не поверил, а когда уже пролетел – понял, что точно, фотографировал. Даже вспышка была. А тут я еще фарой помог.

Он еще помолчал и добавил с кривой улыбкой:

– В общем хороший, наверное, снимочек получился. Девушка-то мертвая была.

– Почему вы так думаете? – спросил Том.

– Да нога так была подвернута. У живых так не бывает. Второй на меня оглянулся – я его узнал.

Оглухинские хором воскликнули:

– Кто?

– А вот это, ребята, я пока не скажу – не хочу, чтоб меня до суда пришили. Суд-то, наверное, новый будет? Парень-то ваш зазря сел. Я вообще удивляюсь, что еще живой хожу, – тот-то меня скорей всего тоже узнал. Даже если в лицо не узнал – вычислил.

– По скорости, – сказал Ваня Бессонов.

– Ну да, – усмехнулся байкер. – И вроде не пасут меня. Правда, на моей скорости это только наши могли бы делать, другим не по зубам. А наших, значит, никого не купили.

Короче, вот когда уже вашего Олега освободят и ко второму суду дело пойдет – я, конечно, свои показания дам. Не сомневайтесь.

– А когда Олега судили – что ж ты молчал? – не выдержал Мячик.

– Да его тогда здесь не было, – вступилась Нита.

– Да, я на другой день на полтора месяца на Камчатку уезжал. Там у нас очень серьезный слет был, и потом всякие дела. Я не мог вместо этого с ментами полоскаться. Да я и знать не знал, что по этому делу Олега из Питера повезут. Я потом только узнал, что у мостика девушку раскопали.

– Слава, а тот, кого вы узнали, – местный? – спросила Женя.

– Местный. Ну, не оглухинский, но местный.

– Он продолжает жить на своем месте?

– Продолжает.

– Я могу сказать адвокату о том, что вы здесь рассказали? Может, для надзорной жалобы понадобится.

– Скажите.

– Но ведь доказательств вещественных, как я понимаю, нет? Так что все будет держаться только на вашем опознании. А вдруг опознанный упрется?

– Да есть, есть кое-какие вещдоки, – Слава впервые засмеялся. – Вы уж меня совсем за лоха держите. Утром проезжал я снова этот мостик, остановился ненадолго… Я все-таки понимал, что рано или поздно придется помочь правосудию.

Помолчал и добавил:

– Если допустить, что оно в России есть.

– А как мы вас найдем, когда надо будет?

– Нитка найдет, – коротко ответил байкер.

Попрощавшись, он круто повернулся, вышел, и, как показалось всем, в ту же самую секунду за окном взревел мотоцикл, встал на дыбы, как горячий степной необъезженный конь, и не выехал, а взлетел вместе со Славой с Мячикова двора непосредственно в поднебесье.

Собираться надо в клубе. Известном, привычном. Там все свои. И никто не привяжется с дурацкими вопросами, вроде того: «А ты в Геликон-опере давно была?», «А как вам последний спектакль Фоменко?»

Там даже слов таких не знают – и правильно!

Вот только зайди куда-нибудь не в свое место – и обязательно наткнешься на такого, кто начнет выступать. И нельзя ответить: «А пошли вы куда подальше со своей Геликон-оперой!»

Ведь в тех местах всегда кто-то знает, чья она дочка. И уверен (а почему, спрашивается?), что дочка Игоря Заводилова должна целыми днями читать всяких поэтов, или шататься по вернисажам, или помогать каким-то сопливым детям! Как будто она бомжа какая-нибудь!

В такие минуты она, пожалуй, ненавидела – да, именно ненавидела – своего многими людьми уважаемого отца. И даже так – чем больше его уважали, тем больше ненавидела.

Ей самой никакого уважения ни от кого не требовалось. Пожалуй, она и не знала толком, что это такое. Если бы Виктория смогла задуматься над тем, чего она сама хочет, то, наверно, пришла бы к такой мысли: ей вполне хватило б, чтобы ее боялись.

В ее клубах тоже знают, что она дочка Заводилова. Но там знают про него именно то, что надо знать, – какой примерно у него пакет таких акций, а какой – этаких. И точка.

Виктория сидела в ночном клубе со своим в последние месяцы постоянным спутником – Толей Собениным, папиным юристом. Ему было двадцать пять лет, а ей пятнадцать, но разницы в возрасте она не чувствовала. Да и в чем могла сказываться эта разница? Для того чтобы ее почувствовать, надо вести разговоры на разные темы. Тогда обнаруживаются различия – жизненного опыта, образования, знаний, всяких впечатлений – ну, например, от живописи: кому-то нравится Малевич, а другому подавай только Шилова. Что касается Виктории, то вряд ли она даже сумела бы ответить хотя бы приблизительно на вопрос: а что это такое – живопись?

Если уж начать стремиться к точности – у них с Анатолием вообще не было почти никаких разговоров.

Даже если бы они и задумали о чем-нибудь поговорить, то музыка – правильнее, музыкальный грохот, – в тех местах, где они бывали, достигал обычно такой силы, что человеческая речь пробиться сквозь него просто не могла. Тогда уж надо мегафон с собой таскать, из какого с капитанского мостика приказы отдают.

Виктория с Толей уютно сидели, обсуждали меню – здесь они были наравне, никакой разницы в возрасте не чувствовалось; потом ели, тянули коктейль через соломинку, курили травку – умеренно (Виктория не любила ни в чем перебирать), вставали, двигались под музыку вместе с другими, смотрели стриптиз, слушали группу «Ленинград», раскачиваясь под голос Сергея Шнурова: