Майки сошёл с камня и стал лицом к лицу с Милосом.

— Ты хоть соображаешь, о чём толкуешь?!

Но Милоса не так просто было выбить из седла — он остался невозмутим и уверен в себе.

— Что тебя так рассердило — то, как я выразился, или то, что я сказал правду?

Если до сих пор в Майки и жила крохотная надежда, что он когда-нибудь смягчится по отношению к Милосу — может быть, даже примирится с его существованием — то теперь эта надежда испарилась.

— Мы с Алли… Мы с ней заботимся друг о друге. Мы через столько прошли вместе — ты и понятия не имеешь!

— Ты прав, — отозвался Милос, — не имею. Зато понимаю кое-что другое. Она несчастлива, и уж ты-то должен это видеть!

Конечно. Майки видел, что Алли печальна, но чёрта с два он признается в чём-нибудь этому приблудному скинджекеру!

— Я же говорю — ты ничего не знаешь!

— Ты утверждаешь, что заботишься о ней, — возразил Милос, — но я этого что-то не нахожу. Если бы тебе была небезразлична её судьба, ты отпустил бы её. У вас разные пути.

— Не зли меня! — рявкнул Майки. — Со мной шутки не проходят!

В нём словно проснулся МакГилл — так отвратительно грубо он взревел. Давно уже такого не случалось…

Милос взметнул руки вверх, словно сдаваясь, уступая позиции, но Майки знал — это всего лишь хорошо рассчитанный жест.

— Прости меня, — сказал Милос, — я вовсе не хотел тебя задеть.

— Да уж конечно, — процедил Майки, глядя прямо в эти странные глаза в крапинку. — Всё время твердишь, что не хочешь никого задеть, и только это и делаешь!

— Я всего лишь хочу как лучше для Алли, — сказал Милос и пронзил Майки взглядом — таким глубоким, что тому стало слегка не по себе. — А ты?

Он повернулся и ушёл, оставив Майки наедине с мыслями, камнем и луной.

* * *

На следующий день они пришли в городок Либанон, штат Теннесси. Милос опять спросил Алли, не хочет ли она отправиться скинджекить вместе с ним. Алли постаралась как можно деликатнее обсудить этот вопрос с Майки.

— Понимаешь, он может меня многому научить, в смысле — в скинджекинге, — пояснила она. — Возможно, нам эти вещи когда-нибудь здорово пригодятся…

— А чего ты у меня-то спрашиваешь? — буркнул Майки. — Хочешь идти — иди. Мне-то что?

— Я чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы ты не вёл себя так по-детски.

— Может, я не хочу, чтобы тебе было лучше!

Алли сжала кулаки и замычала с досады:

— Клянусь, Майки, иногда…

— Что иногда? Иногда не можешь понять, зачем ты вообще водишься со мной, да?

Алли постаралась взять себя в руки.

— Я знаю, почему я с тобой. Но вот чего не могу понять — это почему ты мне не доверяешь!

Майки потупился и пнул ногой землю. В живом мире пошли волны, как круги на воде от брошенного камня.

— Я доверяю, — глухо проговорил он. — Ступай, научись чему-нибудь полезному.

— Спасибо.

Она чмокнула его в щёку, и они с Милосом ушли.

Как только эта парочка скрылась из виду, к Майки приблизились Лосяра с Хомяком.

— Потшему бы тебе не пойти ш нами? — спросил Лосяра.

— Ага, ага, — вторил Хомяк. — Скинджекинг бывает очень забавно наблюдать, не только участвовать. Особенно, когда на тело идём мы!

И хотя Майки вовсе не нравилась компания этих двоих, он, однако, пошёл с ними, потому что уж лучше это, чем весь день мучить себя думами об Алли, проводящей время с Милосом.

В конце концов, Майки был вынужден признать, что Лосяра и Хомяк были правы — смотреть на их выкрутасы было действительно занимательно: оба были бесстыдно изобретательны, безбашенно безалаберны и бессовестно эгоистичны.

Сперва они влезли в двоих подростков постарше — те шли в школу на летние курсы, а вместо учёбы оказались в кинотеатре, где показывали фильмы для взрослых. Потом, когда кино надоело, Лосяра с Хомяком вселились в двоих полисменов и с ветерком прокатились на полицейской тачке, оставив и машину, и озадаченных блюстителей порядка в придорожной канаве — размышлять, как они туда попали.

Каждый раз эти два обормота заводили своих тушек в совершенно идиотские ситуации, после чего преспокойненько удалялись на следующее «тело». Босяцкие у них шуточки, подумал Майки.

— Да мы же только веселимся! — заныли они, когда Майки высказал им, что думает об их забавах.

Хотя с другой стороны — кто он такой, чтобы судить их? Но хотя МакГилл и сотворил в своё время немало злодейств, классом он был всё же куда выше, чем эти шалопаи.

Следующими жертвами проделок Лосяры и Хомяка стали двое пожилых джентльменов в баре — весёлая парочка заставила мужичков налакаться до свинского состояния и отвалила как раз перед тем, как джентльменов начало тошнить.

— Нет вреда — какая беда? — провозгласил Хомяк. — Пральна? Пральна?

— Ага, — поддакнул Лосяра. — Они бы вшё равно упилишь вушмерть и беж наш.

Майки пришёл к выводу, что эти двое — самые подонистые подонки из всех, с кем его только сталкивала судьба.

— А Милос знает, как вы издеваетесь над тушками? — поинтересовался он.

— А у наш ш Милошом политика «не шпрашиваешь — не говорим», — пояснил Лосяра.

— Ага, ага! И потом — мы вовсе ни над кем не издеваемся, ну шутим немножко, вот и всё!

Майки оставалось только надеяться, что когда придёт черёд этих двоих уходить в свет, их преисподняя окажется глубже, чем его собственная.

И наконец, когда Лосяра с Хомяком влезли в двух монахинь и заставили тех пуститься в тяжкий шопинг-загул, Майки решил, что с него хватит. Он отправился обратно к их давешнему месту отдыха у шоссе. По дороге он набрёл на рощу, в которой было довольно много деревьев, перешедших в Междумир. Здесь Майки поуспокоился и постарался вернуть себе хоть толику самоуважения. Сегодняшнее времяпрепровождение оставило у него чувство гадливости — словно сам дух его измарался.

В глубине рощи стоял дом — маленький, собственно, скорее хижина, но довольно крепкая и ухоженная. В живом мире место усеивал пепел — это говорило о том, что домик сгорел; но тот, кто жил в нём когда-то, видимо, очень любил его, поэтому хижина перешла в Междумир. Зрелище это наполнило Майки грустью. Призрачный дом без призрака — что может быть печальнее? И только потом Майки понял, почему вид хижины навеял на него такую тоску. Домик напомнил ему его самого без Алли — покинутый, никому не нужный. Безвестный артефакт, смиренно ждущий, когда вечность упокоит его мятежную душу.

В этот момент Майки МакГилл понял, что его дух окончательно обрёл человечность. Потому что он больше не помнил, каково это — быть одному и при этом не чувствовать себя одиноким.