Из первой машины, обнаружившей аварию, можно было увидеть только несколько языков пламени в разных местах – что-то в этом было зловеще неправильное. Не было видно людей. Этот образ Джейн представляла себе каждый день. Года, словно плуг, вскрывают истинную сущность вещей и событий. Но мудрость нам даруется только тогда, когда все уже прошло и мы уже не в силах ничего изменить. Словно пленка жизни запущена задом наперед.

Джейн понимала, что дочери должны сами выучить этот урок, а потому у нее был для них только один совет.

Она смотрела на них, сидящих у кромки воды.

Смех.

Чайки, пикирующие в бесконечном поиске объедков.

Бьющий на ветру парус лодки на горизонте, вобравший последний свет дня, будто золотой самородок.

Однажды, подумала Джейн, этот миг будет далеким прошлым.

Джейн знала, что мудрость в том, чтобы понять, когда нужно отдать всю себя, знать тот самый верный момент, когда нужно отдать все, осознать, что ты сделала, и никогда не жалеть об этом. Дорога к бессмертию пролегает через любовь, думала Джейн, а не поклонение Богу, как ее учили в Ирландии.

И она чувствовала, что история всей ее жизни каким-то образом состояла из всех тех, с кем ей довелось столкнуться: с кем-то на долгие годы искренней дружбы, а с кем-то – на мгновение в переполненном лифте.

Джейн промокнула глаза и заметила ребенка, стоящего на краю ее полотенца с красным ведерком.

У девочки были красивые глаза. Ее животик торчал вперед. Красное ведерко было наполнено морской водой. Джейн протянула к девочке руку, но та повернулась и убежала.

А над ней пара редких облаков уцепилась за небо. Они висели далеко в море, наблюдая жизнь людей, собравшихся на краю земли.

Красное ведерко напомнило Джейн об Уолтере, о том, как он позвал ее, когда она добралась до края поля, давным-давно, в Ирландии. А потом – его большую, грубую руку, которая, хотя она этого тогда не понимала, была еще совсем юной рукой.

На пляже было темно, и песок был тяжел, пропитанный отливной волной. Дождь все моросил, словно ненужное напоминание о чем-то, еще не забытом.

Уолтер побежал к кромке воды, Джейн вспомнила тот момент страха, когда он пропал в темноте – но вскоре он снова был рядом с ней. Он собрал ракушки и высыпал их в ее маленькие ладошки.

Она рассказала ему о матери и отце, а он слушал и один раз поцеловал ее в лоб, уверяя, что они никогда совсем ее не оставят – что люди, как маленькие рыбки, иногда просто остаются в тихих лагунах между камней, когда приливная вода уходит.

Джейн задумалась, кого он имел в виду – кто остался между камней, – она или ее родители.

«А если ты когда-нибудь почувствуешь себя совсем одинокой, Джейн, – сказал Уолтер, когда они возвращались домой, неся в красных ведерках луну, – прислушайся к шуму моря – в нем ты услышишь всех тех, кто уже был, и тех, кто еще будет».

Джейн вспоминала его слова длинными вечерами в коттедже, где она провела следующие пятнадцать лет.

Были ночи, когда ей казалось, что если прислушаться что было сил, она могла услышать голоса матери и отца, зовущие ее из того места, где они теперь обитали.

Были и такие пробуждения, когда за мгновение до того, как открыть глаза, она забывала, что их больше нет; тогда, как всем оставленным на этой земле, ей приходилось начинать все сначала. Ведь, несмотря на все пережитое, каждый из нас должен быть готов начать все сначала, пока не приходит черед кого-то другого начинать все уже без нас, а мы наконец окончательно освобождаемся от страданий любви, боли привязанности – цены, которую мы платим за право быть частью жизни.

Глядя на лениво катящееся за горизонт солнце, Джейн встала и сняла очки. Она отряхнула с ног песок. Ее глаза опухли от слез. Она пошла по теплому песку к воде, туда, где сидели ее дочери.

Увидев ее, они подвинулись, освобождая ей место между ними, – она села, исполненная одновременно радости и испуга от того, что она собиралась рассказать им, что самое лучшее и самое худшее в жизни приходит от умения любить незнакомцев.

И они подумают, что она говорит об отце, об Уолтере, который вырос в цыганском трейлере на скале, кто каждое Рождество дарит матери дюжину яиц, начищенных им в раковине в сочельник, в то время как они, его дочери, разговаривают с друзьями по телефону, помогают наряжать елку мишурой или глядят в окно на тающие тени, на радостную грусть вчерашнего дня, на обещание дня завтрашнего.

I

Однажды Джордж Фрэк получил письмо. Оно пришло из очень далекого места. На марке красовалась птица. Крылья птицы замерли, раскрывшись в полете. Она парила высоко над лесом, тельце в красную крапинку. Джордж задумался, летит ли эта птица куда-то или возвращается домой.

Поначалу Джордж подумал, что письмо было доставлено ему по ошибке, но на конверте стояли его имя и адрес места, где он жил.

Потом он открыл письмо и достал страничку, исписанную синими чернилами, и фотографию маленькой девочки с каштановыми волосами. На девочке было синее платье из полиэстера с рисунком из мелких красных сердечек. В волосах – розовая заколка. Крохотные ручки.

Почерк изобиловал закруглениями, словно каждая буква была маленькой чашкой, удерживаемой на странице весом вложенного в нее смысла.

Когда Джордж прочитал страничку, его рот раскрылся и из горла вырвался глухой стон.

Он поднес бумагу к лицу и перечитал еще несколько раз.

Страница выпала из его рук, и он огляделся, будто из каждого пыльного угла квартиры за ним наблюдали люди.

На каминной полке стояла единственная фотография его двоюродного деда, месье Сабона, который, как и Джордж, прожил одиноко в тихом квартале городка, где он родился.

Джордж стал бродить из комнаты в комнату, без всякой цели, взвешивая в уме слова из письма, пытаясь привести свои мысли в порядок.

Когда Джордж оказался на кухне, он автоматически потянулся к чайнику. Возможно, оттого, что он был сам не свой, Джордж умудрился уронить его на пол. Поднимая осколки, он понял, что не может унять дрожь в руках, и порезал себе пальцы в нескольких местах.

Кровь потекла на разбитый фарфор, большие капли упали на белую поверхность раковины.

Джордж уселся на край ванны и замотал себе пальцы старым бинтом. Он представил себе, как пишет на каждой белой полосе бинта историю своей жизни. Какие слова он подберет; напишет ли он неправду; оставит ли он пустые места для дел, которых он не совершил, людей, которых он ждал и не дождался?

Джордж сел на крышку унитаза. Он просидел так два часа, разглядывая свои забинтованные пальцы. Когда у него закружилась голова, Джордж разделся и забрался в кровать. Кровь просочилась сквозь бинты и оставила следы на простынях.

На улице завыла пожарная машина, меняя тон на ходу – одна сирена при приближении, другая при удалении, и поймать момент перемены невозможно.