Я обвожу взглядом предположительных дядюшек и тетушек, двоюродных братьев и сестер, соседей. Я бросаю попытки угадать кто из них кто, потому что, гадая, чувствую себя так, словно совсем не знала Бена. Но я знала Бена, просто с этой частью его жизни еще не была знакома.

Моя сторона собравшихся выглядит как студенческая братия на школьном балу. Это друзья Бена и его сосед по квартире. Молодые парни, в гардеробе которых есть всего один приличный костюм, которые каждый вечер ужинают пиццей и допоздна играют в видеоигры. Таким был Бен, такими парнями он себя окружал. Хорошо, что они сейчас здесь, какими бы безличными и безымянными не ощущались в этой толпе.

Анна — единственная присутствующая здесь женщина моего возраста. Бен не водил особо дружбы с девушками, а его бывшие подружки тут были бы некстати. Кое-кто из моих приятельниц, тех, что знакомы с Беном или ходили вместе с нами на свидания, предложили прийти на похороны. Я попросила Анну передать им: «Спасибо, но нет». Как мне вести себя с ними в такой ситуации? Как исполнять обязанности хозяйки там, где я ощущаю себя гостем?

Пастор замолкает. Я понимаю, что настала моя очередь говорить, и чувствую облегчение, когда он жестом передает слово Сьюзен.

Подойдя к краю могилы, свекровь открывает папку. Мне тоже нужно было принести такую? Я почти не подготовилась. Мне было так тяжело, так муторно думать об этом, что я и не думала. Я не подготовила речь, решив, что сочиню ее на ходу. Ничего нет хуже того, чтобы лежа в постели думать о том, что произнести над мертвым телом своего мужа. Во всяком случае, так я считала, пока не увидела подготовленную Сьюзен идеальную папочку. Свекровь не плакала над ней и не терзала ее. Не скручивала и не загибала в беспокойстве углы. Эта папка — прямая как доска. Уверена, слова на бумаге в ней даже не написаны от руки. Уверена, они напечатаны.

— Хочу сначала поблагодарить всех присутствующих здесь. Вряд ли кто-то из вас хотел именно так провести это субботнее утро. — Она посмеивается над своими словами, и мы подфыркиваем в ответ, чтобы она могла продолжать. — Кто-то из вас был со мной несколько лет назад, когда мы с Беном поминали Стивена, и я тогда говорила, что Стивен хотел бы, чтобы мы наслаждались тем днем. Хотел бы, чтобы мы улыбались. Я знала это совершенно точно, потому что мы с ним говорили об этом перед его смертью. Мы лежали вместе в больнице, зная, что лучше ему уже не станет, что его конец близок, и он сказал мне то, что впоследствии передала вам я: «Пусть будет весело, Сьюзи. У меня была веселая жизнь, пусть и похороны будут веселыми». Я не смогла разделить с Беном его последние мгновения. — Ее лицо сморщивается, и она опускает взгляд. Затем вновь обретает самообладание. — Но он во многом походил на отца, и могу заверить вас, Бен хотел бы того же. Он радовался жизни и мы должны сделать всё возможное, чтобы найти радость в его смерти. Это нелепо и болезненно для нас, но я обещаю, что попытаюсь этот день превратить в празднование того, каким Бен был. Я благодарю бога за каждый день, проведенный с сыном, за каждый проведенный с ними обоими день. Мы можем горевать о том, что Бен ушел, но я пытаюсь, я выбираю, я… — Она горько смеется. — Я стараюсь думать о проведенном с ним времени, как о божественном подарке. Да, оно было коротко, но вместе с тем и бесценно. — Наши с ней глаза на мгновение встречаются, после чего она смотрит в листок. — Не имеет значения, сколько дней мы с ним провели, все они были подарком. И в духе праздника я хочу рассказать вам одну из моих любимых историй с Беном. Ему было восемнадцать, он собирался в университет. Как многим из вас известно, он поступил в университет, расположенный всего в паре часов от дома, но так далеко он еще никогда от меня не уезжал, и я была в ужасе. Мой единственный сын покидает дом! Я всё лето проплакала, стараясь скрыть это от него, чтобы он не чувствовал себя виноватым. Настал день отъезда. Нет, подождите. — Сьюзен замолкает и уже не читает с листа. — Вы еще должны знать, что у нас в доме есть гостевая ванная, которой мы никогда не пользуемся. Никто никогда ей не пользуется. Мы шутили, что там не ступала нога человека. Гости всегда пользовались ванной на первом этаже, а великолепная ванная наверху, на переделке которой я настояла и которую отвела гостям, простаивала. Мне даже ни разу не пришлось ее мыть. В общем, когда мы внесли последние вещи Бена в его новую квартиру, я разразилась слезами прямо на глазах у соседа Бена и его родителей. Он, должно быть, сгорал со стыда, но ничем этого не показал. Бен проводил меня к машине, обнял нас со Стивеном и сказал: «Не волнуйся, мам. Я приеду к вам в следующем месяце на выходные. Ладно?». Я кивнула, зная, что если не уеду сейчас же, то не сделаю этого никогда. Поэтому я села в машину. Бен поцеловал меня на прощание, и когда я уже завела мотор, добавил: «Когда тебе станет грустно, зайди в гостевую ванную». Я спросила его, зачем, но он лишь улыбнулся и повторил, чтобы я туда заглянула. Приехав домой, я побежала в ванную. — Сьюзен смеется. — Ни минуты не могла обождать. Включив свет, я увидела написанную мылом на зеркале надпись: «Я тебя люблю». С подпиской внизу: «Можешь никогда это не стирать, всё равно никто не увидит». Я и не стерла. Эта надпись до сих пор там. Думаю, никто ее кроме меня и не видел.

Я опускаю взгляд и вижу, как соскальзывающие с моих щек слезы капают мне на туфли.

ЯНВАРЬ

Это был день накануне завершения наших оговоренных пяти недель. Последние четыре недели и шесть дней мы всё свое свободное время проводили вместе, но никому из нас не позволялось произносить такие слова, как «мой парень», «моя девушка», и особенно «я тебя люблю». Я с нетерпением ждала наступления следующего дня. Мы провалялись целый день в постели, читая журналы (я) и газеты (он), и Бен попытался убедить меня, что было бы замечательно завести собаку. Всё началось с фотографий собак, размещенных в рубрике «Отдам в добрые руки».

— Ты только посмотри на него! Он слеп на один глаз! — Воскликнул Бен, тыча мне газетой в лицо. Подушечки его пальцев покрывала серая типографская краска. Всё о чем я могла думать в тот момент — что он перепачкает мои белые простыни.

— Вижу я, вижу, — ответила я, опуская журнал и разворачиваясь к Бену. — Он очень мил. Сколько ему?

— Два года! Ему всего лишь два года и ему нужен дом, Элси! Мы можем стать его домом!

Я отобрала у него газету.

— Не можем мы ему ничем стать. Мы не обсуждаем то, что каким-то образом изменит характер, форму и вид наших отношений. Что этот пес абсолютно точно сделает.

— Да, но наша договоренность заканчивается завтра, — вырвал у меня газету Бен. — А этого пса могут забрать уже сегодня!

— Если он обретет дом сегодня, значит, у него всё и так будет хорошо. И нам не нужно вмешиваться и помогать ему, — улыбнулась я ему.

— Элси, — покачал головой Бен и жалобно, по-детски, продолжил: — Когда я сказал, что этот пес нуждается в доме, я не был до конца честен в своих чувствах.

— Не был? — притворно поразилась я.

— Да, Элси. Не был. И я думал, ты это знаешь.

— Я этого не знала, — покачала я головой.