Примерно в это же время один из жильцов выехал, и освободившуюся комнату на верхнем этаже занял Эрик, который порвал со своей (морализирующей, требующей оформления брака) подругой. Дом будто зарядился новой энергией – судя по всему, позитивной. Эрик был как раз из тех, кто безоговорочно принимал нашу связь и мог присматривать за Сьюзен в мое отсутствие. С него взималась арендная плата, отчего мне стало казаться совсем уж нелогичным, что я от нее освобожден. Но я догадывался, как отреагирует Сюзен, если я надумаю возобновить свое предложение.

Прошло несколько месяцев. Как-то вечером, когда Сьюзен уже легла спать, Эрик заговорил:

– Не хотелось бы нагнетать…

– Что такое?

Он смутился, что было ему несвойственно.

– …но дело в том, что Сьюзен прикладывается к моему виски.

– К твоему виски? Да она виски вообще не пьет.

– А кто еще? Либо она, либо ты, либо полтергейст.

– Ты не ошибаешься?

– Я поставил метку на бутылке.

– И давно это началось?

– Порядочно. Думаю, пару месяцев назад.

– Месяцев? Почему же ты молчал?

– Хотел удостовериться. Но она сменила тактику.

– То есть?

– Понимаешь, в какой-то момент она, вероятно, увидела метку. Хлебнула, или отлила себе, или еще что, а потом разбавила водой – как раз до метки.

– Умно.

– Да нет, стандартно. Даже банально. Так поступал мой папаша, чтобы мать не поймала его за руку.

– Вот, значит, как…

Я огорчился. Мне всегда хотелось, чтобы Сьюзен была оригинальна во всем, как, собственно, и виделось мне до той поры.

– Поэтому я принял логичное решение: перестал пить из той бутылки. Сьюзен забиралась ко мне, делала изрядный глоток – и доливала водой до карандашной отметки. Я выжидал и наконец заметил, что у виски поменялся цвет. Чтобы убедиться, я налил себе стакан. И сделал такой вывод: примерно одна часть виски на пятнадцать частей воды.

– Блин…

– Вот именно, блин.

– Сегодня ее пропесочу, – пообещал я.

Но этого не сделал. То ли смалодушничал, то ли понадеялся, что найдется другое объяснение, то ли был настолько измотан, что не захотел подтверждать собственные подозрения.

– А я от греха подальше переставлю бухло на шкаф.

– Хороший план.

План действительно был неплох, но в один из дней Эрик негромко сказал:

– Она теперь залезает на шкаф.

Можно было подумать, это не простое действие, выполняемое при помощи стула, а какой-то обезьяний трюк. В моих глазах так это и выглядело.

* * *

Начинаешь замечать, что временами она не то чтобы под мухой, но как-то расфокусирована. Не лицом, а рассудком. А поутру случайно видишь, как она глотает таблетку.

– Голова болит?

– Нет, – отвечает она.

У нее бывает такое настроение: прозрачное, без тени жалости к себе, но какое-то подавленное – у тебя от этого рвется сердце. Она подходит, садится на краешек кровати.

– Я сходила к врачу. Объяснила ситуацию. Сказала, что у меня депрессия. И он прописал мне таблетки для поднятия тонуса.

– Жаль, что они тебе понадобились. Наверное, я не оправдываю твоих ожиданий.

– Ты здесь ни при чем, Пол. Не наговаривай на себя. Думаю, мое состояние можно… отрегулировать, и все наладится.

– А ты рассказала врачу, что в последнее время много пьешь?

– Он не спрашивал.

– Это не значит, что надо умалчивать.

– Мы ведь не будем из-за этого ссориться, правда?

– Нет. Ссориться мы не будем. Никогда.

– Значит, все наладится. Вот увидишь.

Потом, когда вспоминаешь этот разговор, до тебя доходит (кстати, впервые): Сьюзен есть что терять – и поболее, чем тебе. Намного более. Ты оставляешь за плечами прошлое – и в основном без сожаления. Ты верил, и сейчас твердо веришь, что любовь превыше всего, что она перевешивает все остальное, что все встанет на свои места – нужно только разобраться с нынешними неурядицами. Но до тебя доходит, что у нее за плечами остается кое-что очень непростое – взять хотя бы ее отношения с Гордоном Маклаудом. Раньше ты думал, что от жизни можно аккуратно отсечь какие-то куски – без боли, без осложнений. До тебя доходит, что в Деревне она и раньше существовала в изоляции, а ваш побег и вовсе оставил ее в полном одиночестве.

А значит, ты должен окружить ее удвоенной заботой. Нужно миновать опасный участок дороги – и обзор станет четче, лучше. Она в это верит – поверь и ты.

* * *

При подъезде к Деревне выбираешь кружной путь, чтобы не проезжать мимо родительского дома.

– А Сьюзен где? – спрашивает Джоан, отворяя дверь.

– Я приехал один.

– Она в курсе?

Приятно, что Джоан всегда зрит в корень. Тебе не вредно получить в физиономию ведро холодной воды, прежде чем устроиться перед запотевшим графином джина комнатной температуры.

– Нет.

– Стало быть, дело серьезное. Минутку, пустолаек моих запру.

Опускаешься в пропахшее псиной кресло, а тебе уже налито. Пока ты собираешься с мыслями, Джоан начинает:

– Пункт первый. Посредничать между вами я не буду. Все сказанное тобой останется в этих стенах – утечки не будет. Пункт второй. Я вам не мозгоправ и не советчица. Сдается мне, человек должен сам решать такие проблемы: прекратил ныть, засучил рукава – и вперед, а я чужие сетования выслушивать не люблю. Пункт третий. Я – старая швабра, живу одна со своими пустолайками. Ни в одной области я не авторитет. Даже в области кроссвордов, как ты сам заметил.

– Но вы же любите Сьюзен?

– Еще бы. Как там наша дорогая девочка?

– Она слишком много пьет.

– Слишком много – это сколько?

– В ее случае – сколько бы ни было.

– Может, ты и прав.

– И подсела на антидепрессанты.

– Ну, через это мы все прошли, – говорит Джоан. – Эскулапы прописывают их, словно карамельки. Особенно дамочкам бальзаковского возраста. И что, помогает ей?

– Не могу сказать. Она ходит словно одурманенная. Но не так, как от спиртного.

– Как же, как же, помню.

– Ну?

– Что «ну»?

– Как мне быть?

– Пол, голубчик, тебе же сказано: я вам не советчица. Всю жизнь прислушивалась к своим советам – и вот результат. С меня довольно.

Ты киваешь. И ничуть не удивляешься.

– Один совет все же могу дать…