Дневник – карманного формата. Внутри обложки чернилами жирно выведены слова: “Чак”, “Рид”, “Диддли”. Говорит само за себя. Это все, что мы тогда слушали. Только американский блюз: либо ритм-энд-блюз, либо сельский блюз. Кроме сна дома мы проводили каждый день и каждый час у колонок, старясь разобраться, из чего же эти блюзы сделаны. Ты валился на пол от утомления, но гитару из рук не выпускал. В этом был весь смысл. Осваивать инструмент не перестаешь никогда, но на том этапе перед нами вообще было поле непаханое. Чтобы быть гитаристом, нужно было научиться звучать. Конкретно нам нужно было звучать как чикагские блюзмены, как можно ближе, – две гитары, бас, барабаны и фоно. И мы сидели и вслушивались в каждую чессовскую запись, какая только существовала. Да уж, чикагский блюз долбанул нас в самое темечко. Рок-н-ролл – мы тоже на нем выросли, как и все остальные, но сосредоточены мы были на Чикаго. И вообще, пока мы тусовались без всех остальных, мы даже могли притворяться, что мы черные. Мы впитывали музыку, но цвет кожи от этого у нас не поменялся. Кое-кто даже еще больше побледнел. Брайан Джонс был белобрысым челтнемским Элмором Джеймсом. А почему нет? Ты можешь происходить откуда угодно, быть какого угодно цвета. До нас эта истина дошла позже. Хотя, конечно, Челтнем – это перебор; блюзмены из Челтнема – их вообще-то не густо. А еще у нас не было желания зарабатывать. Мы презирали деньги, презирали чистоплотность, мы просто хотели быть черными сукиными детьми. К счастью, нас вовремя вынесло. Но мы прошли и через эту школу, мы зародились из этой грязи.

* * *

Тогда же в моей жизни начались занятия волшебным искусством двухгитарного плетения. Тебе открывается, как много ты можешь, когда играешь на гитаре с кем-нибудь вдвоем, и то, на что вы способны вместе, – еще на порядок больше. Потом ты добавляешь и других музыкантов. В этом есть что-то приятно обволакивающее и возвышающее – находиться в компании людей, которые заняты совместным музицированием. Сказочный маленький мир, который неуязвим для окружающего. Настоящее коллективное творчество, один за всех и все за одного, и все ради единой цели, и до поры до времени никаких ложек дегтя. Дирижера тоже нет, все по твоему разумению. В общем-то, это обыкновенный джаз – выдаю великую тайну. Рок-н-ролл – это всего лишь джаз с жесткой слабой долей.

Джимми Рид был для нас большой образец. Та же самая двухгитарная тема. Посмотреть со стороны – какая-то тупая долбежка, но это пока не врубился. А еще ведь у Джимми Рида было где-то двадцать биллбордовских хитов – и каждый раз практически одна и та же песня. Всего два темпа, один или другой. Но он понимал магию однообразия и то, как, из него может рождаться гипнотическая пульсация, что-то вроде транса. Брайан и я – мы погружались в это с головой. Мы тратили любое свободное время на то, чтобы добыть из своих гитар джиммиридовский звук.

Джимми Рид бухал не переставая. Был один знаменитый случай, когда он уже, скажем, на час сорок пять опаздывает на концерт, наконец его выводят на сцену, и он говорит: “Эта песня называется Baby What You Want Me to Do?” – после чего заблевывает два первых ряда. Наверное, не единственный случай. Он вечно возил с собой жену, которая шептала ему в ухо слова песен. Иногда это даже можно услышать на записях – Going up… going down[48], – но с пользой для дела. Его всегда любили на Юге черные, и иногда во всем остальном мире. Это была музыка малыми средствами, и мы не могли оторваться.

У минимализма есть свое обаяние. Думаешь: “Как-то оно монотонно”, но когда “оно” кончается, ты хочешь, чтоб оно продолжалось. В однообразии нет ничего ужасного, каждому приходится с ним жить. Классные названия – Take Out Some Insurance (“Возьми на меня страховку”). Не самое заурядное название для песни. И все всегда сводится к тому, как они собачатся с женщиной или в этом духе. Bright Lights, Big City (“Яркие огни, большой город”), Baby What You Want Me to Do? (“Детка, ну что ты от меня хочешь?”), String to Your Heart (“Бечевка для твоего сердца”) – ядовитые песни. В одной строчке Джимми поет: “Не садись на метро, по мне, так лучше садись на поезд”[49], что на самом деле значит “не зависай на дури, не уходи в подполье, уж лучше, если ты будешь бухой или под кокаином”. Сам я расшифровал это через много-много лет.

И я сильно фанател от маддиуотерсовского гитариста Джимми Роджерса и еще от двух ребят, подыгрывавших Литтл Уолтеру, братьев Майерс. Вот где гитарное плетение в его древней форме – они были мастера этого дела. Половина бэнда Литтл Уолтера играла у Мадди Уотерса, в том числе и он сам. Но он записывался не только с ними, у него был еще один составчик: Луис Майерс и его брат Дэвид, основатели Aces. Два великих гитариста. Пэт Хейр тоже поигрывал с Мадди Уотерсом и записал несколько треков с Чаком Берри. Одна из его собственных невыпущенных вещей называлась I’m Gonna Murder My Baby (“Пойду пристрелю мою детку”) – ее откопали в архивах Sun уже после того, как он сделал ровно это самое и в придачу застрелил полицейского, вызванного на место преступления. Он получил пожизненное в начале 1960-х и умер в тюрьме в Миннесоте. Еще Мэтт Мерфи и Хьюберт Самлин. Все это были чикагские блюз-гитаристы, кое-кто чуть больше по сольной части, кое-кто меньше. Но если не растекаться, взять конкретно командную игру, братья Майерс определенно на самом верху списка. Джимми Роджерс с Мадди Уотерсом – тоже два потрясающих плетельщика. Чак Берри – фантастический чувак, но он занимался плетением с самим собой. Он кайфово накладывал собственные гитарные партии, потому что обычно жмотился нанять еще одного гитариста. Но это только на записях – вживую такое не воспроизведешь. И все-таки его Memphis, Tennessee – там такие неимоверные финты наложения и студийного химиченья, каких я мало где слышал. Не говоря уже о том, что это просто классная песня. Вообще не переоценить, как он был важен для моего развития. Мне до сих пор не верится, что чувак ухитрился насочинять в одиночку столько песен и разыграл их так стильно и так изящно.

В общем, сидели мы в своей квартире, мерзли и препарировали записи, пока позволял счетчик. Вышел новый Бо Диддли – вперед под скальпель. Можно изобразить это “вау-вау”? Что там играли ударные, насколько мощно… что там делали маракасы? Ты должен был разобрать все по косточкам и сложить снова, как ты это видел. Обязательно нужен ревер, раз уж мы теперь серьезно в теме, нужен усилитель. Бо Диддли был слишком навороченный. Джимми Рид был попроще, без прибамбасов. Но разобрать, что он там вытворяет, – атас полный. У меня ушли годы, чтобы понять, что он все-таки делал на V ступени в ми мажоре – с си-аккордом, последним из трех перед возвращением обратно, разрешающим в 12-тактовой блюзовой сетке – доминантным, как его называют. Когда Джимми доходит до него, он выдает такой повисающий рефрен, заунывный диссонанс. Даже для негитаристов стоит объяснить, в чем тут фокус. На V вместо того, чтобы взять привычным баррэ B7 – это требует небольшого усилия левой руки, – он вообще не запаривается с B, то есть с си. Он оставляет открытую 5-ю струну – ля – звенеть и просто съезжает пальцем вверх по 4-й, ре, доводя интервал до септимы. И получает эту повисающую ноту, резонирующую с открытой ля. То есть ты не используешь “корень” аккорда, ты просто бросаешь все дело на септиме. Поверьте мне, это, во-первых, самое ленивое, самое пофигистское, что можно сделать в такой ситуации, а во-вторых, одно из самых блестящих музыкальных изобретений в истории. Вот почему Джимми Рид мог себе позволить играть одну и ту же песню тридцать лет подряд, и ему ничего за это не было. Эту науку мне преподал белый парень по имени Бобби Голдсборо, у которого в 1960-е было несколько собственных вещей в чартах. Он когда-то работал с Джимми Ридом и пообещал показать мне несколько приемчиков. Все остальные ходы я знал сам, но так и не раскусил этот трюк с V, пока он мне не продемонстрировал – это было в середине 1960-х на борту гастрольного автобуса где-то посреди Огайо. Он сказал: “Я с Джимми Ридом годами разъезжал. Твоя V у него делается так”. “Твою мать! И все?” – “Все, хули. Живи и учись”. Не ждал не гадал, и вот тебе подарок! Эта неотвязная, гудящая нота. Полное наплевательство на любые музыкальные законы. И полное наплевательство на публику и кого угодно еще. “Делается так”. В чем-то мы больше обожали Джимми как раз за такое отношение, чем за его игру. И конечно, за проедающие мозг песни. Они могли строиться вроде бы на совсем примитивном основании – но вы попробуйте изобразить его Little Rain.