Бездна вокруг него казалась теплой и вязкой. Это был океан жидкого чистого масла, глубокий, как память, и Гарро не мог сказать, есть ли у него берега. Он погрузился в этот океан, теплота окутала его тончайшими нитями, проникла внутрь через рот и нос, заполнила горло и легкие, потянула вниз. Все ниже и ниже, в самую глубину. И он падал, падал и продолжает падать.

Он смутно догадывался о своих ранах. Датчики показывали затемненные участки тела, нервные узлы почернели и замолкли, и лишь недремлющие устройства организма космодесантника поддерживали его жизнь.

— Мои раны никогда не заживут, — произнес он вслух, и слова, отвердевая, потянулись следом.

Зачем он это сказал? Откуда появилась такая мысль? Гарро размышлял со слоновьей медлительностью и пытался подогнать мысли, но они отказывались повиноваться и оставались огромными и холодными на ощупь, словно горные ледники.

Транс. Часть мозга еще снабжала его небольшими фрагментами данных. Да, конечно. Его тело закрылось в своих границах и запечаталось изнутри. Все заботы и внешние раздражители забыты, пока имплантаты работают на полную мощность, чтобы остановить надвигающуюся смерть. Космодесантник погрузился в своего рода стазис. Но не тот, искусственно вызванный, когда тело охлаждается, когда в кровеносную систему впрыскиваются предотвращающие кристаллизацию вещества и организм легче переносит длительное межзвездное путешествие. В его случае это было забытье тяжелораненого, почти убитого человека.

Странно было все это сознавать и в то же время словно видеть со стороны. Но такова была функция тормозящего центра, имплантированного в мозг. Он отключал отдельные участки мозжечка, как сервитор выключает лампы в неиспользуемом помещении. Гарро уже был здесь, во время Пасифайского мятежа, после того как в результате безнадежной атаки на «Смелость» часть корпуса боевой баржи была вырвана и сотни незащищенных людей вылетели в космос. Тогда он выжил, очнувшись через несколько месяцев потерянного времени и с новыми шрамами на теле.

А выживет ли теперь? Гарро попытался собраться с мыслями и вспомнить последние моменты перед потерей сознания, но отыскал в памяти лишь отрывочные образы и вспышки жестокой боли. Тарвиц. Да, Саул Тарвиц был там, и еще этот парень, Дециус. А раньше… До того было только гудящее эхо белого шума и боль, от которой замирало сердце. Он позволил себе падать дальше, и пелена агонии немного прояснилась. Сумеет ли он пройти через это? Гарро узнает только тогда, когда что-нибудь произойдет. В противном случае он будет падать, все глубже и глубже погружаться в этот океан, и капитан Седьмой роты станет еще одной утраченной душой, превратится в стальной череп размером с ноготь, чтобы украсить железную Стену Памяти на Барбарусе.

Он понял, что не хочет больше сражаться. Здесь, в этом небытии, замкнувшись в себе, он просто был. Тянул время, ждал, исцелялся. Так было после Пасифаи, так должно быть сейчас.

Так должно быть.

Но он знал, что на этот раз что-то по-другому, знал, хотя мысль все время ускользала. Сокрушительная боль, настигшая его там, в зале… Он никогда не испытывал ничего подобного. Сотни лет непрерывных сражений не подготовили его к жестокому поцелую Девы Битвы. Теперь, когда было уже слишком поздно, Гарро осознал, что с таким врагом, как она, ему еще не приходилось сталкиваться. Откуда происходила ее сила, какую форму они принимала?.. Все это оказалось для него в новинку, хотя космодесантник давно считал, что Вселенная уже ничем не может его удивить. Что ж, это избавит его от излишней самоуверенности.

Боевой капитан в какой-то степени был рад такому развитию событий. То, что после столкновения с Девой Битвы он смог выжить и впасть в состояние стазиса, казалось невероятным. Другие Гвардейцы Смерти и Дети Императора не смогли пережить ее ударов. Он вспомнил несчастного Раля и его опустевшие доспехи, летящие вниз, словно консервная банка. Бедняга больше никогда не будет ни играть, ни заключать пари. Многие боевые братья погибли, а Гарро уцелел — и до сих пор цеплялся за жизнь.

— Почему? — удивлялся он. — Почему я, а не они? Почему Натаниэль Гарро, а не Пир Раль? Кто сделал этот выбор? Какие весы определяют переход от жизни к смерти?

Вопросы цеплялись за космодесантника, тянули его в разные стороны, погружали все глубже. Как глупо задавать бессмысленные вопросы равнодушной Вселенной. Какие весы? Нет никаких весов, нет вершителя судеб! Рассуждать о подобных понятиях, верить, что человеческая жизнь подобна механизму в ловких пальцах божества, значит уподобляться варварскому идолопоклонству. Нет. Есть только одна истина, Имперская Истина. Звезды вращаются по своим орбитам, люди живут и умирают без всякого расчета какого-то создателя. Нет никаких богов, нет никаких «до» и «после», нет другого будущего, кроме того, что создают сами люди. Гарро и его соплеменники просто есть.

И все же…

В этом царстве мертвого сна, где все казалось далеким, но одновременно более отчетливым, случались мгновения, когда Натаниэль Гарро испытывал чье-то давление. На самой границе сознания он замечал отблески сияния, доносившиеся за миллионы световых лет, смутные признаки участия интеллекта, намного превосходящего его собственный. Холодная логика говорила, что он принимал желаемое за действительное, что это всего лишь отклики грубой животной составляющей его мозга. Но Гарро никак не мог отделаться от ощущения, от надежды, что на него действует воля какой-то великой личности. Если уж он не умер, возможно, он спасен. Эта мысль казалась несерьезной и опасной.

— Его рука касается каждого из нас, и все мы поклоняемся Ему.

Кто произнес эти слова? Сам Гарро или кто-то другой? Они звучали таинственно и ново и доносились откуда-то издалека.

— Он ведет нас, учит нас, убеждает нас стать сильнее, чем мы есть, — продолжал бесцветный голос. — Но больше всего Император нас защищает.

Слова раздражали Натаниэля. Они заставляли его метаться и поворачиваться в густом море, лишали спокойствия. Он со всех сторон чувствовал приближение темных бурь, зарождавшихся в неизмеримых глубинах, их картины возникали в мыслях, но через чьи-то чужие глаза, через не принадлежащую ему душу, яркую, словно далекий ангел, но одинокую, как единственная свеча в лучах слепящего солнца. Черные тучи неуправляемых эмоций волновали и скручивали варп, вырывались в космос, искали лазейку, чтобы проникнуть в душу. Штормовой фронт надвигался, неумолимо и неуклонно. Гарро хотел отвернуться, но в своем падении не мог отыскать места, чтобы укрыться от бури. Он хотел подняться и сразиться с ней, но у него не было ни рук, ни лица, не было тела.

Во вздымающихся и опадающих мрачных волнах мелькали какие-то тени, смутно знакомые цепочки символов, увиденных на стенах крепости Истваан Экстремис, еще какие-то образы навели на воспоминания о грозных и незнакомых знаменах Совета Луперкаля. Но чаще и отчетливее всего повторялась тройная икона, возникавшая повсюду, куда бы он ни обратил свой мысленный взгляд: триада черепов, пирамида из оскаленных лиц, три черных диска, три кровоточащие раны и разные другие варианты, но все время в одном и том же порядке.