Ответные ходы со стороны Филиппа не заставили себя ждать. Он направил в Нидерланды убежденного католика и бравого военного Алессандро Фарнезе, герцога Пармы. Ему удалось оттяпать от Нидерландского союза все южные его провинции — Люксембург, Брабант, Лимбург (не знаю, делали ли там в то время лимбургский сыр; если да, то на месте генерала Фарнезе я захватил бы Лимбург в первую очередь), и он создал так называемый Атрехтский союз.

Филипп объявил награду за голову Оранского.

Услышав про это, Вильгельм развил бешеную деятельность и принял радикальные меры по укреплению военной мощи оставшихся семи провинций, объединенных им в Утрехтский союз.

— У вас Атрехтский, у нас Утрехтский, — наверное, сказал он, — поглядим, кто кого.

И с этими словами отхватил у испанцев Северный Брабант.

И все-таки убийца до него добрался. Но сделал он это, как выяснилось, не из-за обещанных Филиппом денег, а из принципиальных соображений — он был католик и почитал Оранского за Антихриста. Убив герцога, он сдался в руки правосудия, посчитав свою миссию выполненной. Правосудие привязало его к нескольким лошадям и разорвало на части.

Пост наместника Нидерландов перешел к его сыну от второго брака из четырех — Морицу. Его мать, Анна Саксонская, славилась своей пышностью, беспробудным пьянством и изощренным сквернословием. Мориц унаследовал от матери некую, что ли, диковатость, хотя это был довольно одаренный и вольномыслящий генерал, к тому же талантливый математик, заложивший математические основы науки фортификации.

Любопытная деталь — у Анны Саксонской была интрижка с неким купцом по фамилии Рубенс. Но однажды влюбленную парочку накрыли. По тогдашним законам Вильгельм Оранский мог бы отрубить головы и жене, и любовнику, но он почему-то воздержался. А если бы он поступил по закону, мир лишился бы гениального художника Питера Пауля Рубенса, родившегося через шесть лет после описываемых событий. Склонность к пышным дамам он, очевидно, унаследовал от отца.

Тем временем Нидерланды потихоньку богатеют, не в последнюю очередь за счет морского пиратства. Они просто потеряли счет испанским кораблям с золотом и пряностями, захваченным по пути из Южной Америки.

Мориц властвовал почти сорок лет, воюя с переменным успехом со все больше слабеющей Испанской империей. И лишь в 1624 году его сменил Фредрик-Генрик, сын Вильгельма от третьего брака (тот развелся все-таки наконец со своей матерщинницей). Лишь в 1648 году ему удалось положить конец войне с испанцами, которая тянулась ни много ни мало восемьдесят лет. Автору кажется, что именно поэтому историки ее и назвали Восьмидесятилетней войной… За это время Нидерланды стали чуть не богатейшей страной мира, у нее появлялись все новые и новые колонии: Абель Тасман открыл Австралию и Новую Зеландию.

А эти все воевали и воевали, таскаясь со своими пощипанными армиями от города к городу, стараясь не отрываться от источников провианта и амуниции больше чем на пятьдесят километров…

В мирное время настал час привести в порядок страну. Первое, что стали делать голландцы, — строить дамбы, защищаясь от наводнений. Это строительство, как уже говорилось, продолжается по сей день.

Проехав через несколько таких дамб, мы прибыли на первый остров в провинции Зеландия — Схаувен-Дёйвеланд, где расположен старинный городок Зирикзее.

Тут Сергей захотел есть…

Ну, понятно, этот обжора Сергей опять захотел есть, в то время как его спутники, снедаемые пылающим интересом к достопримечательностям, хотели остаться у старинных городских ворот и любоваться ими до бесконечности. У этих древних ворот медленно маршировал черный с золотом палехский петух. Он был, возможно, и молод, несмотря на морщинистые щеки (кажется, у всех петухов, даже молодых, такие щеки), но красота его не была красотой молодости. Петух был красив, как пожилой маршал в парадном мундире. После каждого шага он застывал с поднятой ногой и откидывал голову, так что оперение на голове топорщилось — точь-в-точь как собирается в складки кожа над жестким воротником кителя. Сверкнув яростным оранжевым глазом, он приступал к следующему шагу.

— Хорошие ворота, — сказал я, чтобы прервать процесс немого восхищения: все-таки, как казалось мне, за разговором будет легче сдвинуть их с места. — Четырнадцатый век.

— Пятнадцатый, — глядя на меня с подозрением, поправил Альберт.

Кроме ворот и петуха в этом, по-видимому, крошечном городке сохранились церковь и великолепное здание ратуши. Основное занятие местных жителей — рыболовство, поэтому Альберт пригласил нас в рыбный ресторан. На его вопрос, где найти такой ресторан, случайный прохожий махнул рукой и сказал:

— К воде идите. Там все рестораны рыбные.

Поеживаясь от пронзительного морского ветра и сырости после только что прошедшего дождя, мы нашли наконец ресторан, меню которого, написанное мелом на грифельной доске перед входом, показалось нам привлекательным.

Мы зашли в уютное, украшенное разными морскими сувенирами помещение. Темно-розовые скатерти были идеальной чистоты, на столах стояли тарелки из благородного, чуть ли не мейсенского фарфора.

— Сейчас вы увидите настоящий голландский сервис, — шепнул Альберт. Он все еще чувствовал неудобство за того готового покончить счеты с жизнью официанта в Схевенингене. — В маленьких городах традиции сохраняются лучше.

Мы приготовились вкусить обволакивающий голландский провинциальный сервис. К нам подошла юная официантка, неся три толстые кожаные папки с меню. Она приветливо улыбалась.

Это была китаянка.

Оглядевшись, мы заметили, что и бартендер — китаец, и, прямо как в сказке Андерсена «Соловей», все люди — китайцы. Я имею в виду работников ресторана, понятно. Другие были не китайцы.

Альберт расхохотался.

— Китайцы — абсолютные чемпионы по части ресторанного дела, — сказал он, — остальным трудно с ними конкурировать. У них врожденное чувство сервиса.

И в самом деле, начав после войны с широкой сети маленьких и дешевых ресторанов китайской кухни, до сих пор привлекающих массу людей вкусной, своеобразной, обильной и недорогой едой, китайцы стали открывать все возможные виды ресторанов — и почти всегда с успехом. Я подозреваю, что даже во Франции большинство ресторанов французской кухни принадлежит китайцам. Наверняка они в качестве свадебного генерала нанимают какого-нибудь надутого француза, который выходит к гостям в белоснежном колпаке и изображает шефа, произнося в изобилии замысловатые названия блюд и соусов. Но готовят-то всю эту изысканную еду те же китайцы.

И на этот раз жареная камбала просто дышала свежестью и ароматами моря и дорогого оливкового масла; отварная спаржа под соусом «голландез» просто таяла во рту, оставляя после себя нежный мускатный вкус; поданная отдельно молодая картошка двух видов — отварная и слегка обжаренная — была выше всяких похвал.