Стенька насторожился. О нем забыли, и он, стоя у дверного проема шорной, незримый для Башмакова, жадно слушал разговор.

— Ведома ему подлинная причина, по коей Обнорских покарали.

— И что же за причина?

— Княжич с сестрой своей согрешил, а старый князь покрывал.

— Так… Что еще твой человек путного сказал? — подумав, спросил Башмаков.

Деревнин был подьячий опытный и по голосу начальства, по малейшим его изменениям, мог судить, благосклонно ли оно или вот-вот грянет гром.

Башмаков метать громы явно не собирался. Более того — хоть и напустил на себя строгий вид, но то, что говорил Деревнин, явно совпадало с какими-то его собственными замыслами и выводами. Поэтому-то подьячий осмелел окончательно.

— А еще, твоя милость, тот человек сказал так: коли удастся докопаться, кто из Разбойного приказа был связан с Обнорским, через кого Обнорский навел Разбойный приказ на ватагу Юрашки Белого, то много чего прояснится и в деле об убиении младенца. Потому что, коли Обнорский вернулся в Москву и злодейства творит, то он непременно должен как-то обезопаситься — а что вернее, нежели свой человечек в Разбойном приказе?

— Ловкий тебе человек попался… Можешь с ним свести?

— Трудновато будет. Да ведь твоя милость и сама, поди, знает, как того человека искать.

— С чего ты взял?

— А тот человек хвалился, будто бы с твоей милостью знаком. Благодетелем своим называл.

— Благодетелем? — Башмакову в голову пришла диковинная мысль. Был он благодетелем, был — да только сам потом клял себя за легковерие!

— А твой ловкий человечек — часом, не девка?

Стенька беззвучно ахнул.

— Девка… — скорбно подтвердил подьячий.

— Ну так радуйся — ты с Настасьей-гудошницей знакомство свел!

В голове у Деревнина тут же развернулась целая картина: Башмаков рассказывает государю про нелепое приключение подьячего Земского приказа с известной налетчицей, государь опаляется гневом, как это с ним частенько случается, и приказывает гнать обалдуя из приказа в три шеи, везти в Пустозерск или еще дальше, с семьей, на простой телеге!

Деревнин рухнул на колени:

— Батюшка, не погуби!

И разом с ним опустился на колени ввергнутый в смятение Стенька. Ведь коли пострадает Деревнин — и ему не уцелеть!

На сей раз он был услышан. Башмаков быстро вышел из шорной, увидел ярыжку и недовольно фыркнул:

— Совсем сдурели! Вставай, Гаврила Михайлович, не грязни порты. И рассказывай внятно — откуда взялась та Настасья, чего хотела!

— Так ведь врала же, блядина дочь! Чего тут рассказывать, одни враки и блядни! — воскликнул, чуть воспряв духом, Деревнин.

— А статочно, и не врала… Я ее знаю. Чужими руками ладит врага погубить — это да. У самой-то видать, руки коротки. Коли на кого другого бы тебя натравила — иное дело. А на Обнорского… У нее с ним свои счеты. Посуди сам — прийти-то на Москву Настасья пришла, а что она тут поделать может? Вот и выследила тебя, Гаврила Михайлович… Хотя, может статься, и вранья подпустила…

Башмаков бы продолжил спокойную и умную речь, но услышал шаги.

Все то время, что он сидел в шорной, кто-то неторопливо ходил по проходу между стойлами, прибирался, разносил ржаную солому на подстилку, и эти обычные конюшенные шумы ухо уже почти не воспринимало. Но быстрые шаги показались странными и даже чуть опасными.

Башмаков, как все уважающие себя мужчины, носил на поясе нож и невольно схватился, разворачиваясь, за черен. Увидел же он отнюдь не врагов — Данила и Богдаш стремительно подошли и уставились на него, словно ожидая продолжения речей.

— Да вставай же! — прикрикнул Башмаков на Деревнина. — Нечего передо мной поклоны бить, я не иконостас! А вы что разлетелись?

Конюхи молчали.

Они сами не знали, как вышло, что оба разом ускорили шаг, приближаясь к шорной.

Деревнин, кряхтя, поднялся. Стенька вскочил на ноги куда шустрее. Ему было смертельно обидно, что Богдан, треклятый совратитель чужих жен, видел его коленопреклоненным в своих владениях — на конюшне. Богдан же, кажется, и не заметил такого Стенькиного позора — он глядел на Башмакова так же ошарашенно, как и Данила.

— Кума твоя, Данила, на Москве объявилась, — сказал Башмаков, уже несколько смягчаясь. — Статочно, будет тебя искать. Ты ее не гони, докопайся, что ей надобно. Сейчас же убирайся с конюшен и из Кремля прочь — Разбойный приказ убежден, что ты Бахтияра заколол. Какого черта ты им показывал джериды?! Так они тебя вдругорядь могут в мешке выкрасть — на дыбе лишь и опомнишься.

Данила опомнился и глянул на дьяка исподлобья, сильно недовольный заслуженным нагоняем.

— Вот что! Ступай к девкам на Неглинку, они тебя спрячут, — продолжал Башмаков. — Богдан, ты его выведи из Кремля и проводи. Так и куме легче будет тебя искать. Эк все запуталось… Я-то думал в Коломенском отдохнуть… Ты же, Гаврила Михайлович, ступай с Богом да потихоньку это дельце о налетчиках расследуй.

— Не дают столбцов, Дементий Минич. Врут, будто мыши погрызли. Я уж изощряюсь — слежу, кто на поставах с оборота росчерк ставил, чей где почерк.

— Сыщи тех, у кого по этому делу сказки отбирали, вдругорядь допроси.

— Так я ж розыск веду, никому не сказавшись, без ведома дьяка. Коли начну приставов за теми людьми посылать — оно и обнаружится. Меня за такие затеи по головке не погладят.

— Исхитрись! А теперь ступайте все. Мне в дорогу пора. И так из-за вас без обеда остался.

— Батюшка Дементий Минич! Я тут рядом живу! Ярыжку пошлю к жене — пока дойдем, тебе такой стол накроют, самому государю впору! — воскликнул Деревнин. — Степа, беги живо! Скажи — пусть все лучшее выставят!

От мысли, что удастся угостить самого дьяка в государевом имени, главу Приказа тайных дел, Деревнин пришел в восторг. Он знал, как принимают подобных гостей — коли вдруг гостю понравится оловянный кубок, или блюдо, или какая диковина, тут же с поклонами дарить. Вроде и не взятка, а лучше всякой взятки. Деревнин же мог угодить и посудой, и красивыми книгами, печатными и рукописными, и даже любимые шахматы не пожалел бы.

Стенька все это прекрасно понял и, быстро поклонившись, кинулся прочь с конюшни.

Башмаков подумал и кивнул.

— Назарий Петрович! Вели кому-нибудь коня моего отвести на двор к Гавриле Михайловичу! — крикнул он. — Ты где живешь-то?

— За Охотным рядом, на Дмитровке, там всякий скажет.

Башмаков и Деревнин ушли. Данила и Богдаш наконец-то взглянули друг на друга.

— Ну, радуйся, пожаловала твоя кума! — сердито сказал Богдаш.

— Я ее сюда не звал, — огрызнулся Данила.

— Собирайся, пойдем на Неглинку. Рубаху чистую возьми, денег побольше — девкам пряники и орехи покупать! Шапку-то куда девал?