Сравнивая украинское национальное самосознание 1960–1980-х гг. с российским, можем констатировать похожие явления: тяготение к этнографическим реалиям, этническим корням и древнейшим идеологемам вплоть до увлечения мистикой, поэтическая «народность» мировоззрения, национал-патриотическая направленность в политике, преобладание национальной солидарности над демократическим персонализмом («право нации») и тому подобное. Параллелизм феноменов удивителен постольку, поскольку речь идет и о доминирующей нации – русских, и о нации, которая заговорила о своем колониально притесняемом состоянии, – украинцах. Напрашивается вывод, что идеологическая общность таких разных по своему политическому статусу народов предопределена не столько усилением борьбы, которая поднимала их на высшие ступени духовного развития, сколько распадом старой истлевшей идеологии, образованием духовного вакуума, который заполнялся альтернативным мировоззрением с давними, глубоко традиционными и чрезвычайно живучими корнями.

Это несомненно имело место, и новые явления в духовной жизни наций СССР были также и симптомами распада и отмирания коммунистической идеологии.

Трудно определить политическую ориентацию украинского культурного движения и связанного с ним диссидентства в его ранний период 1960–1970-х гг. Можно бы назвать его «новым правым» в стиле Генона, поскольку эта политика готова была принять даже социалистические формы собственности, а точнее, была безразличной к социально-экономическим программам, обнаруживая исключительную чувствительность к национальной сфере. Однако даже в ближайших к волюнтаризму проявлениях украинское национальное движение далеко от таких национал-патриотических платформ, как русский национал-большевизм в стиле «новых правых». В лице Валентина Мороза, не говоря уже о «двадцятипятниках» из ОУН, это национальное движение быстро деградирует к старому национализму. Тот «национальный коммунизм», который отстаивал Иван Дзюба, скорее должен был бы стать национальной платформой для какого-то типа «демократического социализма». Случилось так, что эта идеология не пустила политические корни. Однако вопрос о судьбе национал-коммунизма и о перспективах его эволюции к национальному «демократическому социализму» оставался открытым – впереди был длительный процесс эволюции коммунистической верхушки общества.

Как реагировала власть на появление нового украинского национального движения?

П. Е. Шелест

Шелест, по крайней мере, не обнаруживал агрессивности по отношению к национальному диссидентству, направив весь свой гнев против демократического «ревизионизма» чехословацкого типа. Он был одним из ястребов в 1968 г., и даже слово «модель» в Украине стало непристойным, поскольку о разных «моделях социализма» говорили в Праге. В сущности, Шелест шантажировал московское руководство опасностью Киевской весны по аналогии с Пражской, чтобы выторговать украинскому ЦК (и коммунистической Украине в целом!) дополнительные автономные права. Для философии рационализма наступили тяжелые дни, грозные постановления ЦК Компартии Украины направлены были против западнического «формализма» в культуре, то есть против культурно-политического европеизма. Позиция же ЦК относительно книги Дзюбы оставалась неопределенной. КГБ Украины проявлял, с точки зрения более поздних партийно-полицейских оценок, «беззубый либерализм». Шелест санкций на репрессии не давал.

Аресты в январе 1972 г. были следствием решения Политбюро ЦК КПСС от 30 декабря 1971 г. о ликвидации «самиздата», а в феврале 1977 г. Политбюро ЦК КПСС на предложение председателя КГБ Ю. Андропова и Генерального прокурора СССР Р. Руденко приняло решение об аресте руководителей Хельсинкских групп Юрия Орлова, Александра Гинзбурга, Николая Руденко и Томаса Венцлова. Однако Андропов не имел прямого отношения к «украинскому» конфликту. Инициатором политического наступления на Украину был Суслов. Именно он предложил поставить во главе идеологической работы в Украине В. Е. Маланчука, которого остро не любили все подряд руководители республики и который открыто и злобно проводил украинофобскую политику. Руководителя украинского КГБ Никитченко устранили за «либерализм», а заменил его генерал Федорчук, личная креатура Брежнева. Позже, в 1980 г., с переходом Андропова на должность второго секретаря ЦК, по настоянию Брежнева Федорчук сменил его в КГБ, хотя Андропов хотел видеть своим преемником Чебрикова (между прочим, из Днепропетровска).

Тихое удушение Шелеста (в 1972 г.) и Подгорного (в 1977 г.) было для Брежнева отчасти сведением личных счетов. Устранив обоих своих украинских «друзей», Брежнев, во-первых, ликвидировал правление в Украине харьковской группы, к которой оба принадлежали и которая имела определенные национальные сентименты. Харьковчан заменил Днепропетровск, Шелеста – земляк и любимый воспитанник Брежнева Щербицкий. Во-вторых, устранение Шелеста, а затем и Подгорного выглядело как поражение «украинской» партии. Брежнев пытался выглядеть в этой ситуации как «русский человек». Немедленно началось вытеснение украинского языка из употребления в украинском партийно-государственном аппарате, а следовательно, и во всей официальной общественной жизни Украины.

Снятие Шелеста с должности партийного руководителя Украины стало элементом политического наступления на провинциальные национальные партийно-государственные кланы.

В других национальных республиках смена власти происходила по инициативе и активном участии КГБ СССР и Андропова. В Грузии очень близкий к Брежневу человек, Мжаванадзе, вынужден был уйти с должности первого секретаря ЦК под давлением кричащих материалов о коррупции, и был заменен в конечном итоге бывшим комсомольским руководителем, а затем министром внутренних дел Эдуардом Шеварднадзе. В Азербайджане первым секретарем ЦК стал бывший председатель местного КГБ Гейдар Алиев, выдвиженец Андропова. Размах коррупции в Азербайджане сразу же стал известен в мире благодаря публикации бывшего сотрудника ЦК КП Азербайджана Земцова, который выехал в Израиль.

В конце брежневской эры началось «узбекское дело», которое имело аналогичные параметры. Оно вошло в Перестройку вместе с его сомнительными энтузиастами – следователями генпрокуратуры Гдляном и Ивановым, но начал его КГБ Узбекистана сначала во главе с генералом Нордманом, а затем – генералом Мелкумовым. «Узбекское дело» разрасталось и все больше бросало тень на популярного до сих пор в Узбекистане первого секретаря ЦК Шарафа Рашидова, от которого важные детали следствия скрывались и который, в конечном итоге, умер от инфаркта. Характерно, что во всех случаях вопреки принятым нормам результаты следственной работы далеко не полностью докладывались партийным руководителям, что дало повод (в Узбекистане) позже обвинять руководство местных КГБ в посягательстве на руководящую роль партии.