Зрелище было потрясающее!

Высокий неф поддерживался рядом изящных, словно паривших в небе, опор. Западную сторону украшали три больших портика, похожие на гигантские врата, а всю верхнюю часть стены занимали высокие изящные островерхие окна. По обоим углам высились тонкие башенки. Таким увидел автор свое будущее творение восемнадцать лет назад, и вот сегодня, воплощенное в камне и стекле, оно поражало воображение своим великолепием. Ничего подобного в Англии до сих пор не было.

По воскресеньям здесь все еще собирался рынок, и вся площадь перед главным входом в церковь была заставлена ларьками и палатками. Уильям слез с лошади, передал поводья Уолтеру и захромал в сторону двери: ему уже было пятьдесят четыре, он еще больше располнел, его мучили постоянные боли в ногах — следствие тяжелой подагры. Это и было, наверное, причиной того, что Уильям испытывал постоянное чувство озлобленности на всех и вся.

Внутри церковь оказалась еще более величественной. Неф получился удивительно легким, с тонкими изящными колоннами и высокими окнами. Но особенно поразило Уильяма другое: он давно слышал о цветном стекле, метод изготовления которого Джек Джексон привез еще из Франции. Он всегда недоумевал, почему все вокруг так восторгались этой идеей; ему казалось, что рамы с цветными стеклами будут выглядеть просто как завешанные гобеленами. Теперь он увидел, что это такое. Солнечный свет, пробиваясь сквозь цветные стекла, яркостью красок создавал сказочную картину. Люди, заполнившие церковь, задрав головы, с восхищением смотрели на окна.

На стеклах были сделаны рисунки, изображавшие различные библейские сказания, картины ада и рая, лики святых, пророков и апостолов, а также некоторых жителей Кингсбриджа, которые, судя по всему, заплатили зато, чтобы красоваться в окнах собора: все узнавали пекаря, несущего поднос с караваями хлеба, кожевника с охапками шкур, каменщика с циркулем и нивелиром. Филип, должно быть, оторвал жирный кусок за эти портреты на стеклышках, с горечью подумал Уильям.

На пасхальную службу собрался, похоже, весь город. Да к тому же и рынок частично проник под крышу собора. Уильям с трудом пробирался сквозь плотную толпу покупателей и продавцов, ему без конца предлагали то холодного пива, то горячего хлеба, а какая-то девица за три пенса готова была тут же, стоя у стены, задрать свою юбку. Священники все время пытались запретить торговлю в стенах храмов, но все их попытки оставались безуспешными.

По пути Уильям рассеянно обменивался приветствиями с самыми влиятельными людьми в округе. Взор его и мысли были обращены на тянувшуюся под крышей линию аркад с бесконечной чередой арок и окон, простенков, украшенных лепниной, и ребер свода, которые, казалось, рвались под облака.

Пол был выложен камнем, колонны покрашены, каждое окно застеклено: одним словом, собор как бы символизировал богатство Кингсбриджа и его монастыря. Подсвечники были покрыты золотом, распятия инкрустированы драгоценными камнями. Горожане тоже старались продемонстрировать свое благосостояние: на многих были богатые яркие туники с серебряными пряжками и брошами, на пальцах — золотые кольца. Вдруг взгляд Уильяма остановился на Алине. Сердце, как всегда, на мгновение замерло, потом часто забилось. Она была по-прежнему красива, несмотря на то что ей уже было пятьдесят. Ее кудрявые темные волосы были чуть короче подстрижены, но все так же густы, как во времена молодости. В уголках глаз появились очень приятные морщинки. Она слегка располнела, хотя по-прежнему вызывала жгучее желание. На ней была голубая накидка с красной каймой и такого же цвета кожаные туфли. Вокруг нее толпился народ, и, хотя она не была графиней, а только сестрой графа — Ричард, похоже, надолго обосновался на земле обетованной, — все относились к ней как к госпоже. А она чувствовала себя королевой.

При виде ее Уильям почувствовал, как в нем вновь вскипает ненависть. Он разорил ее отца, обесчестил ее саму, отнял их замок, сжег все ее запасы шерсти, заставил ее брата покинуть страну, но всякий раз после этих тяжелых ударов она вставала, поднимаясь все выше и выше к богатству и власти. Только теперь Уильям, постаревший, страдающий от ожирения и подагры, наконец понял, что всю свою жизнь он был околдован этой женщиной.

Рядом с Алиной стоял рыжеволосый мужчина, которого Уильям сперва принял за Джека. Но, присмотревшись повнимательнее, он понял, что это, должно быть, сын Джека. Одет он был, как рыцарь, на поясе висел меч. Отец стоял чуть поодаль, он был чуть пониже ростом, на голове ото лба появились залысины. Если Уильяму не изменяла память, он был лет на пять моложе Алины, но и у него вокруг глаз уже появились морщинки. Джек оживленно говорил о чем-то с молодой женщиной, судя по всему — дочерью. Она была очень похожа на Алину, только ее роскошные волосы были собраны сзади в тугую косу и одежда на ней была совсем простой. Если под этой землистого цвета туникой скрывается такое же роскошное, как и у матери, тело, то она явно не хочет, чтобы об этом догадывались, подумал про себя Уильям.

Он вновь почувствовал, как его охватывает злоба при виде этой благополучной, благородной и счастливой семьи. Все, что имели они, должно было принадлежать ему. Но надежда отомстить еще жила в нем.

Хор из нескольких сот монахов запел песнь, заглушив все разговоры и крики торговцев. В церковь во главе процессии вошел приор Филип. Никогда не видел так много монахов сразу, удивился Уильям. Монастырь тоже рос вместе с городом. Филипу было уже за шестьдесят, он стал совсем лысым, немного располнел, некогда худое лицо округлилось. Приор, как показалось Уильяму, был чрезвычайно доволен собой: еще бы, освящения этого собора он ждал с того самого дня, когда впервые появился в Кингсбридже — тридцать четыре года назад.

По церкви пронесся шепот, когда в дверях появился епископ Уолеран, облаченный в яркие одежды.

На его бледном угловатом лице застыло выражение полного безразличия к происходящему, хотя Уильям знал, что сейчас творилось в душе у епископа. Собор этот был символом победы Филипа над Уолераном. Уильям ненавидел Филипа, но в эту минуту ему доставляло истинное наслаждение наблюдать, как надменный епископ Уолеран испытывает унижение и позор.

Тот теперь был редким гостем в Кингсбридже. В Ширинге наконец построили новую церковь — с часовней в память о матери Уильяма, — и, хотя она не шла ни в какое сравнение с этим собором, тем не менее Уолеран избрал ее местом для своей епархии. Но собор в Кингсбридже, несмотря на все его старания, стал все-таки кафедральным. Все три десятилетия епископ делал все, чтобы сломить Филипа, но тот выстоял и одержал победу. Они оба чем-то напоминали своей судьбой Уильяма и Алину. В обоих случаях слабость и совестливость одержали верх над силой и жестокостью. Уильяму казалось, он никогда не сможет понять этого.

Сегодня епископ обязан был присутствовать на освящении нового собора, иначе могло показаться странным, что такое важное духовное лицо не приехало приветствовать собравшихся на церемонию знаменитых гостей. Прибыли несколько епископов из соседних епархий, влиятельные аббаты и приоры.

Архиепископ Кентерберийский Томас Бекет не смог почтить своим присутствием торжественное богослужение: он напрочь рассорился со своим старым другом королем Генрихом и вынужден был бежать из страны и искать убежища во Франции. Спор вышел из-за разного толкования многих законов, но главным противоречием были разные взгляды каждого на то, какой должна быть власть короля: ограниченной или абсолютной. Примерно об этом же и Уильям не раз спорил с Филипом: Хамлей считал, что граф мог всегда поступать так, как ему хочется, на то он и граф. Таким же хозяином в королевстве хотел себя видеть и Генрих. А приор Филип и Томас Бекет оба склонялись к тому, чтобы власть правителей была ограничена.