Бумажник у него был новый. Журналист мельком успел увидеть фотографии в прозрачном пластмассовом окошке – у техника ЖЭКа имелось странное, с точки зрения его приятеля, обыкновение носить с собой фото матери. Теперь цветных картинок стало две: Костя заметил, как Игорь задержался на них взглядом, и что-то в этом взгляде на секунду изменилось.

Техник бледно улыбнулся, выудил на свет божий десятку.

– Даже матушка моя, уж на что ревнивая… Я еще в школе думал – бедная будет моя жена, ее невестка… Зря боялся – мать приняла как родную.

– Юльку?

Игорь захлопнул бумажник.

– Всех… Светку тоже. Светка вообще у нас месяцами жила, мать ее чуть не медом мазала. А Юльку на другой день стала звать доченькой… Стрижку ей сделала – модельную…

– Стрижку?

– Ну да. Мать парикмахершей в молодости работала. В «Фее».

Помолчали. Костя давно допил свой кофе. О судьбе несъеденного мороженого оставалось только гадать.

– Меня она никогда не стрижет, – зачем-то сообщил Игорь. – Иди, говорит, в парикмахерскую, у меня времени нет.

– Когда это было? – внезапно поинтересовался журналист.

– В прошлом году.

– Нет, когда мать работала в «Фее»?

– В конце семидесятых, где-то так. А что?

– Ничего. – Журналист задумался, подбирая слова потактичнее. – Юлька… Это… в общем, уже неактуально. По-моему.

Игорь сглотнул слюну.

– Актуально, Костик. Я недавно узнал, что… Короче, Юлька умерла.

– Когда? – ахнул его приятель.

– В прошлом году. Через два месяца после того, как дала мне отлуп. Я случайно узнал. Был на кладбище на поминальные дни и… наткнулся.

– Ну ты подумай! – выдавил Костя. – А что с ней?..

– Не знаю! – Голос Игоря напрягся. – Не у кого спросить. Но и это еще не все!

Техник потянулся за новой салфеткой, но жестяная салфетница оказалась пуста. Игорь перевел дыхание:

– Я… сам не знаю почему, но я стал звонить Светке. И оказалось…

– Нет, – быстро проговорил Костя.

– Да! Светка утонула через три месяца после того, как послала меня к черту.

Сделалось тихо. На барной стойке работал приемник, настроенный на шумную FM-станцию: некоторое время он бормотал, передавая привет всему пятнадцатому СПТУ, потом залился песней про «Позови меня с собой»; рядом, за неровным строем каштанов, сигналили машины на перекрестке, но над столом приятелей сгустилась такая тишина, что впору затыкать уши.

– Ну вы подумайте, какая связь? – пробормотал Костя себе под нос.

Техник потер лицо, безжалостно сминая его, словно гуттаперчевую маску.

– Вот так, – глухо вздохнул он. – Но и это…

– Еще не все?!

Игорь посмотрел в глаза другу и, за неимением салфеток, скомкал краешек клетчатой скатерти.

– Я решил жениться, Костя. У меня… в общем… Мы с Леной вчера подали заявление.

2

Костин отец еще недавно был главным прокурором города. Теперь Николай Григорьевич вышел на заслуженный отдых и почти полностью переселился на так называемую «дачу» в сорока минутах езды от центра.

Костя просигналил. Охранник глянул в окошечко, и чугунные ворота медленно разошлись, освобождая дорогу. Небрежно кивнув, журналист въехал на коротенькую улочку «дачного поселка». Всего четыре дома, а вокруг безлюдные луга, озера, рощи, отрезанные забором от всего остального мира. Всякий раз, когда Костя попадал сюда, ему чудилось, что он оказался на другой планете – безмятежной, полной пения птиц и тишины, где ни один голос не смеет принудительно звать с собой «сквозь злые ночи».

Перед воротами отцовского дома журналист вытащил из кармана пульт и приказал воротам открыться. Выскочил Бернард – красавец шарпей в шкуре на семь размеров больше необходимого. Костя потрепал пса по мягким складкам на шее.

Отец, сидевший в шезлонге на балконе второго этажа, помахал рукой.

Когда с приветствиями было покончено, сели пить чай. Николай Григорьевич признавал только зеленый, с жасмином либо земляникой.

– Па, – начал Костя, когда отец, удовлетворившись наконец его подробным рассказом о делах – дома, на работе и в личной жизни, – закурил дешевую «Приму». – Что там за история приключилась в конце семидесятых? В парикмахерской «Фея»?

Костя обладал замечательной памятью – отчасти благодаря ей он и учился отлично, и в журналистике преуспел. В конце семидесятых он был школьником и гордился своим отцом, чья работа, таинственная, порой опасная, как будто сошла с незабываемых кадров фильма «Рожденная революцией». Отец подарил наследнику книгу «Занимательная криминология» и время от времени, будучи в добром расположении духа, рассказывал о некоторых особо шумных делах – в самых общих чертах, разумеется. Жадный до впечатлений отпрыск помнил почти все.

О деле, связанном с парикмахерской «Фея», отец рассказал только матери – на кухне, глухой ночью, когда Костя обязан был спать. Но как раз в тот вечер будущий журналист начитался после ужина этой самой «Криминологии». Сон не шел: мерещились кровавые отпечатки ботинок, удавка, брошенная на заднем сиденье автомобиля, мокрая кожаная перчатка на куче желтой листвы, тени, тени, голоса…

Утром он сам не мог точно сказать, состоялся ли ночной разговор отца и матери в реальности – или ему приснилось.

Отец неторопливо затянулся, и Косте показалось, что сейчас он скажет: с чего ты взял? Не было никакого дела, и о парикмахерской «Фея» впервые слышу.

– А почему ты спросил? – поинтересовался бывший прокурор, выпуская вертикально вверх столбик дыма, словно паровоз марки «ОВ».

Журналист растерялся.

– Это по работе? – Николай Григорьевич прищурился. – Ты ж вроде подобной грязью не занимаешься. Культура-шмультура, то-се…

– Нет, – честно признался Костя. – У одного мужика… хорошего… у него там мать работала. Как раз в семидесятые, как я понял.

Бывший прокурор нахмурился.

– Ну, – вздохнул наконец, – то дело так и протухло. Не нашли, понимаешь, состава преступления. Трупы в наличии, пять штук, а состава преступления – нет!

– Трупы?!

Отец утопил окурок в фарфоровой пепельнице с крохотной Эйфелевой башней на краю. У башни не хватало одной ножки.

– Дело так началось, – сказал суховато. – Одна посетительница сделала «химию», вышла за порог и упала замертво. Сердечный приступ. А бабе едва двадцать девять стукнуло…

– Так… – пробормотал Костя.

– Ладно, бывает… Диагноз подтвердился. Но через три дня другая баба тоже сделала «химию». Той было двадцать шесть. Переступила порог, и…