массы. Может, это не еда, может, это даже отрава, но голодные спазмы в желудке прекратились, да и неприятный привкус во рту исчез после того, как он выпил немного воды.

Поев, Билл попытался привести в порядок свои мысли. Итак, он не умер, а если умер, то, значит, разница между жизнью и смертью весьма несущественна и условна. О'кей, стало быть, он жив. Он заперт в каком-то непонятном помещении и кто-то явно об этом знает, таинственным образом доставляя ему воду и пищу.

Ergo,[828] его держат здесь в качестве пленника. Значит, должны быть и тюремщики.

Но кто мог взять его в плен? Он был захвачен огненным шаром и очнулся в этой камере. Похоже, док Грейвз был прав и шары управлялись какими-то разумными существами, которые к тому же пользовались неизвестными методами захвата и содержания пленников.

Айзенберг был храбрым человеком, ибо он был представителем рода человеческого — рода не менее безрассудного, чем китайские мопсы. Такая храбрость свойственна большинству людей; человек способен осознать, что такое смерть, но при этом он достаточно легко относится к постоянно существующей опасности погибнуть — в автомобильной катастрофе, на операционном столе, в сражении, в разбившемся самолете — и в конце концов смиряется с неизбежностью собственного конца.

Билл был обеспокоен, но не поддавался панике и даже находил свое приключение чрезвычайно интересным. Ему больше не было скучно. Он пленник, а значит, те, кто захватил его, рано или поздно должны дать о себе знать. Изучать его, задавать вопросы, попытаться использовать тем или иным способом. Тот факт, что ему сохранили жизнь, позволяет предположить, что в отношении него существуют какие-то планы.

Прекрасно. Он сумеет подготовить себя к любым неожиданностям. А пока все равно невозможно предпринять что-либо для своего освобождения. Такая тюрьма поставила бы в тупик самого Гудини.[829] Совершенно гладкие стены. Ни единой зацепки.

Вначале, правда, Айзенберг полагал, что ему удастся выбраться из камеры. Здесь явно были какие-то санитарные устройства для удаления отходов его жизнедеятельности. Но позднее Биллу пришлось отказаться от этой идеи. Похоже, камера представляла собой самоочищающуюся систему. Как это происходит, он не мог понять.

Вскоре он снова заснул.

Когда Билл проснулся, все было по-прежнему, за исключением одной детали: ему снова доставили пищу и воду. «День» прошел в бесплодных размышлениях, без всяких неожиданностей. Следующий «день» тоже. И следующий.

Чтобы узнать, каким образом пища и вода попадают в камеру, Айзенберг решил не спать как можно дольше. Он отчаянно боролся со сном — кусал губы, язык, яростно дергал себя за мочку уха, пытался решать в уме сложные задачи. Но сон все равно одолел его. А проснувшись, он увидел, что его дневной рацион доставлен.

Жизнь в заточении не отличалась разнообразием. Сон, пробуждение, утоление голода и жажды и снова сон. Проснувшись в шестой или седьмой раз, Билл подумал, что нужно вести календарь, чтобы сохранить душевное равновесие. В его положении существовал лишь один способ измерения времени — подсчет количества промежутков между бодрствованием и сном. Такой промежуток можно было условно принять за день. Но как вести записи? Ведь у него ничего нет, кроме собственного тела. Айзенберг решил эту проблему, обломив кусок ногтя на большом пальце руки. Получилось что-то вроде иглы для нанесения татуировки. Если несколько раз провести по одному месту на бедре, останется царапина, которая, правда, заживет через пару дней. Но всегда можно ее обновить. Семь таких царапин составляют неделю.

Отмечая недели на пальцах рук и ног, можно было получить календарь, рассчитанный на двадцать недель. А уж за это время обязательно что-нибудь произойдет.

И вот, когда уже вторая семерка бедренных царапин была увековечена царапиной на безымянном пальце левой руки, произошло событие, нарушившее одиночество пленника. Проснувшись в очередной раз, Билл с удивлением увидел, что он не один. Рядом с ним спал человек. Когда Айзенберг окончательно убедился в реальности происходящего — ему часто снились друзья, — он схватил человека за плечо и начал трясти:

— Док! Док Грейвз, проснитесь!

Грейвз открыл глаза, огляделся, сел и протянул руку.

— Привет, Билл, — сказал он. — Ужасно рад вас видеть.

— Док! — Айзенберг хлопнул старика по спине. — Черт возьми! Знали бы вы, как я рад.

— Могу себе представить.

— Послушайте, док, где вы были все это время? Как попали сюда? Вас тоже прихватил шар?

— Все в свое время, сынок. Давай-ка сначала позавтракаем.

На «полу» возле них лежала двойная порция вод» и пищи. Грейвз поднял шарик и ловко выпил воду, не уронив ни единой капли. Айзенберг понимающе посмотрел на него.

— Вы здесь довольно давно.

— Верно.

— Столько же, сколько и я?

— Нет. — Грейвз потянулся к еде. — Я поднялся по Столбу Канака.

— Что?!

— Я говорю правду. Вообще-то я разыскивал вас.

— Этого не может быть!

— И все же это так. Похоже, моя безумная гипотеза подтвердилась. Столбы и шары Лагранжа — разные проявления деятельности одного и того же икс-фактора.

Казалось, можно было услышать, как крутятся шарики в голове у Айзенберга.

— Но, док… Послушайте, ведь это означает, что ваша гипотеза была верна. Кто-то действительно создал все это и держит нас взаперти.

— Так и есть. — Грейвз медленно жевал. Он выглядел усталым и постаревшим. Все говорит о вмешательстве разумных сил. Иного объяснения быть не может.

— Но что это за силы?

— Не знаю.

— Представители иностранной державы с новым вооружением?

— Гм-м-м! Вы думаете, что русские, к примеру, стали бы снабжать нас водой таким способом? — Он взял блестящий шарик.

— Тогда кто?

— Не могу сказать. Будем в дальнейшем условно называть их марсианами.

— Почему марсианами?

— А почему бы и нет? Надо же их как-то называть.

— И все же?

— Потому что они явно не принадлежат к человеческой расе. Вместе с тем это и не животные, поскольку они умнее нас. Стало быть, марсиане.

— Но… подождите. Почему вы так уверены, что ваши икс-существа — не люди? Почему вы отвергаете мысль о неизвестном нам научном открытии?

— Справедливый вопрос, — сказал Грейвз, удаляя пальцем с зубов остатки пищи. — Но так уж устроен наш мир, что мы знаем более или менее точно, над чем работают самые выдающиеся умы человечества. Подобные открытия невозможно держать в тайне в течение долгого времени. Кроме того, Икс продемонстрировал нам принципиально новые технологии, значительно превосходящие уровень нашего развития. Ipso facto,[830] подобные технологии не могут быть созданы людьми. Если же, продолжал Грейвз, — вы настаиваете на существовании ученого-маньяка и секретной лаборатории, я не стану спорить с вами, но лучше оставьте это для воскресных приложений.

Айзенберг долго молчал,