Плавала чарочка по сладкому медку,

Плавала чарочка по сладкому медку.

Некому чарочку переняти,

Некому чарочку переняти!

— Ты, Судиславич, собой орел, ясный сокол, добрый молодец! — толковал Вольге Хотонег. — А княгини у тебя нету! Не доброе дело — без княгини жить, да и дом без хозяйки — что за дом? Дева-то наша подросла, уже в недоросточках ее не считают! Когда думаешь свадьбу играть?

— Да никогда он не думает! — влез в разговор вусмерть пьяный князь Дедобор. Он уже едва стоял на ногах и, пытаясь удержать равновесие, размахивал рогом, расплескивая липкий мед на себя и соседей. Вот будет им завтра от жен за порчу нарядной одежды! — Не ясный сокол ты, а вор-р-рона! — зарычал он, опершись одной рукой о стол и так перестав наконец шататься. — Одну невесту у тебя увели и другую уведут! Жди, дожидайся! И эту белу лебедь не удержишь ты — ручонки коротки!

Вольга резко встал, и Хотонег тоже вскочил, готовясь ухватить его за плечи и не допустить драки двух князей прямо за столом.

— Ты, Дедоборе, потише, потише! — Воинег и Стояня взяли буяна за плечи, отобрали рог и заворотили, попытались увести от стола. — Пойдем, мы тебя на скамеечку усадим, медку нальем…

— А вы меня не тащите! — Дедобор дернул плечами, будто орел крыльями, стараясь их стряхнуть. — Я ему скажу! Я всем скажу! — заорал он на всю избу, перекрывая гвалт. — Я сам посватаюсь! Слышь, Домагость! Отдай мне твою дочь! Нынче свадьбу справим! Завтра! Сегодня! А от этого быка-а-а не дождесьси молока-а-а-а! — вопил он, то ли пытаясь петь, то ли ругаясь.

Вольга подался вперед, сурово сжав губы, глаза его яростно сверкнули. Но Воинег с сыном утащили пьяного Дедобора, Домагость, Вологор и Ранята окружили Вольгу, стали успокаивать, обнимать, хлопать по плечам и бранить пьяного изборского дурака. Но до самого конца пира брови плесковского князя так и не разгладились и с лица не сошло жесткое выражение.

Домагость надеялся, что ни сам Дедобор, ни большинство гостей не вспомнит наутро об этой едва не разгоревшейся ссоре. Просыпались на другой день поздно, едва к полудню. Половина гостей заснула там же, где пировали, и теперь челядь собирала посуду и разные остатки между бесчувственных тел, храпящих, сопящих и наполняющих душную избу разными испарениями. Печь еще не топили, было прохладно, но Милорада надеялась, что от прохлады народ скорее придет в себя, и даже открыла дверь наружу, чтобы впустить свежий воздух. Обильно пошел снег, пышные белые хлопья залетали внутрь. Милорада вышла, глянула на облака. Пожалуй, скоро и Марену пора встречать, ее время настает.

К вечеру снова готовили пир: раз уж гости съехались, то гулять теперь будут дня три-четыре, пока на ногах стоят. Вольгу с его дружиной пришлось разместить в Доброниной избе, откуда хозяева пока перебрались к Велему, — больше было негде. Туда Домагость зашел к нему ближе к вечеру, когда в его избе, уже чисто выметенной и проветренной, Милорада с дочерями и челядью снова накрывала столы.

— Как ты, сокол ясный? — Домагость присел к столу рядом с Вольгой. — Голова не болит со вчерашнего? А у меня побаливает… — Он потер лоб. — Не те уж года, чтобы столько гулять. А у нас эта осень веселая выдалась — с пира на пир… Так что ты думаешь? — Воевода положил руку на стол и подался к Вольге. — Дедобор, вестимо, дурень липовый, но иной раз и по дури правду скажешь. Дева моя уже из недоросточков вышла. Дольше тянуть со свадьбой — и ее томить, и себе чести не сделать. Решайся, княже. Слово держать — не по ветерью бежать, да делать нечего.

Вольга опустил глазя, не зная, что ответить.

— А что, Велема-то ждете скоро? — спросил он. — Я думал его уже здесь застать.

— Он велел ждать его до Сварожек, а если в Сварожки, сказал, не буду, стало быть, до весны. Вот мы и имянаречение затеяли — худо без отца, но не жить же внучку моему до весны без имени! А что тебе Велем? Он не невеста и даже не отец ей.

— Хотел бы дождаться. — Вольга по-прежнему смотрел куда-то в стол, а если поднимал глаза, то только на дверь, не к лицу будущего тестя. — Тут какое дело… Надо бы знать, каковы там дела, в Киеве. Как там… князь Аскольд, греки… От этого, воеводо, многое в нашем докончании зависеть может!

Он наконец посмотрел на Домагостя, и взгляд его серых глаз под красивыми черными бровями был тверд и деловит. Конечно, плесковскому князю нужно знать, каковы дела его предполагаемой родни. Благодаря браку с Велемилой он станет свояком киевского князя Аскольда, и ему нужно знать как можно больше о положении дел этой родни, об отношениях племени полян с козарами и греками, о делах смолянско-кривичского князя Станислава, который, между прочим, тоже почитает себя зятем Домагостя, хотя воевода при упоминании этого «родства» только ухмыляется и пожимает плечами. От состояния всех этих дел зависят условия брака, заключаемого между родами ладожского воеводы и плесковского князя. Именно это Вольга имел в виду. Но Домагость приметил в его глазах скрытую тоску и неуверенность и заподозрил, что не только из-за этого он так ждет Велема. Вести о князе Аскольде означали вести о Дивляне. Велес ведает, каких вестей он ждал и как они могли бы повлиять на его дела. Но без них Вольга не мог решиться на свадьбу. Ведь жена из такого рода, как Велемила, — не отопок, просто так с ноги не сбросишь.

— Ну, смотри! — Домагость уперся ладонями в колени и встал, давая знать, что все сказал. — Ты уже не отрок, я тебе не батька. Моя дева без женихов не останется. Дедобор, вон, спит и во сне ее видит…

— Дедобор пусть свой длинный хрен себе в зад засунет! — зло и грубо отозвался Вольга. — Я ему еще припомню, что он вчера нес! Тебя не хочу обидеть, воеводо, у тебя в дому свару затевать! Но срамить себя не дам! Если думаешь Деденьку зятем выбрать — брось эти мысли, слышишь!

— Да не думаю я! — Домагость вернулся к столу и снова сел, доверительно подался к Вольге. — Да я тебя как сына родного люблю! Никогда другого зятя не хотел…

— А что же ты тогда… — горячо воскликнул Вольга и тоже подался к нему.

Он осекся, но Домагость и сам знал, что плесковский князь имеет в виду.

— Не обидел бы я тебя, кабы Велеська тогда хоть на год постарше была, — ответил воевода, опустив глаза. — Недоросточка-девчонку мать не отдала бы за мужа зрелого, Аскольд ведь ей в отцы годился бы. Да в такую даль, без пригляду, без совета… Померла бы родинами в первый же год, или сглазил бы кто… Вот и пришлось… Как Макошь напряла нам… Но ты уж решайся, сыне! — Домагость положил руку ему на плечо. — Уж или женись, или…

Другого «или» они оба не видели: Вольге было неуместно и неприлично и дальше жить без княгини, а другой невесты, равной Велемиле родом и достоинствами, он на примете не имел.

— Велем воротится — к Купале пришлю за невестой. — Вольга положил на стол сжатый кулак. — Вот мое слово, воеводо.

Гости разъехались, и Ладога опустела. Зимой в ней оставались почти только одни женщины: мужчины разошлись по лесам на промысел. Расходились каждый со своей «стаей» — зрелые мужчины отдельно, парни отдельно. У каждой «стаи» были в бескрайних лесах свои угодья, где стояли избушки, не обитаемые в остальное время года. Перед уходом на промысел каждая «стая» приносила жертвы Велесу, покровителю и хозяину лесных зверей и птиц, подателю удачной охоты. Велесу же полагалось посвятить первых добытых зверей каждой породы, и ближе к весне в Велешу приносили охапки шкур. Очень важна была охотничья удача, и в каждой «стае» чрезвычайно ценили людей, ею обладавших, особенно любимых лесным хозяином. Бывало, мужики и парни, ничем, кроме охотничьей удачи, не знаменитые, летом никем особо не замечались и не ценились. Но с приходом первозимья уважение к ним резко возрастало, и в охотничьих лесных братствах им доставалось место вожаков. Ибо, как любил говорить Селяня, счастливый и в море сыщет, а без счастья и по грибы не ходи.