- Эй, Хлюпик, ты там как?

Погруженный во тьму коридор безмолвствовал. Я вынул фонарик и посветил вперед. Увидеть ничего не успел.

Голова стала чугунной, уши словно забило ватой. Оглох, некстати пронеслось в голове. В ушах запищало протяжно на какой-то высокой, возможно, даже неуловимой ноте. И тут же виски пронзило болью. Голову прострелило, словно насквозь проткнули спицей. Перед глазами стало темно. Сквозь темноту проступил силуэт. Я попытался сконцентрироваться на нем, но очертания его вибрировали.

Тело не слушалось, будто было уже не моим. Грохнулся на пол, мелькнув хаотичными световыми изломами, фонарик. Я тряхнул головой. Кажется, немного отпустило. Но только немного.

Я поднял глаза и уставился в темноту коридора. Где-то там угадывалась корявая нечеловеческая угловатая тень. Теперь окончательно стало понятно, что происходит. И хотя лично мы не сталкивались прежде, я уже понял, что мне хана. И Хлюпика скорее всего уже нет. Вернее, есть, но уже не Хлюпик, а жертва контролера.

Никогда не видел контролеров вживую. И, кажется, уже не увижу. Вот, значит, как это бывает… Мысли были разрозненными, как осколки китайской вазы, которую грохнули об пол. Надо бы дотянуться до автомата…

Я напрягся. Снова засвистело, закладывая уши. В глазах стало темно. Виски пронзило болью. На этот раз значительно сильнее, как будто вместо одной спицы вставили сразу штуки четыре.

Я пошатнулся. Против контролера с его телепатическими возможностями приема нет. То есть, его, конечно, можно завалить, но не тогда, когда автомат у стенки в трех метрах от тебя, а ты ни рукой, ни ногой шевельнуть не можешь.

В голове заплясали мысли… Идти… Куда? Нет, не наверх… в глубину… а там… Нет, это не мои мысли, мне надо… Куда мне надо… мне и идти-то некуда… Мне надо вниз… там есть путь, которым никто не ходил, он приведет меня… Куда?

Не мое! Я напрягся, собрался с силами, постарался выдавить из себя чужое сознание. Я стою в коридоре, рядом лестница наверх. Я Угрюмый. Я жду…

Он, уже не таясь, подошел ближе. Я даже разглядел уродливую рожу, на которую не то плеснули кислотой, не то сперва стянули кожу, а потом брызнули какой-то химией. Снова стало темно, в темноте возникло зеркало. Я подошел ближе и вместо отражения увидел уродливое рыло контролера.

Контролера…

Из темноты снова выдвинулись очертания коридора. Видимо, я еще сопротивлялся, но…

Контролер вздрогнул, его жутковатая харя расцвела алой розой. Писк оборвался, перед глазами взрывом пронесся веер неописуемых картинок, словно за секунду передо мной, наложив одну на другую, прокрутили штук пять часовых пленок с разными фильмами. Среди этого хаоса было что-то сродни откровению, я даже порадовался ему, но ничего не запомнил.

Снова проявились стенки коридора. Контролер медленно падал лицом вниз, хотя лица у него теперь не было. Сзади него в трех шагах стоял Хлюпик с пистолетом в вытянутой руке.

Контролер упал. В голове загудело, к глотке подкатил комок тошноты. Вокруг снова стало темно, и я поплыл в этой темноте в бесконечном медленном падении в неизвестную сторону.

Какой прекрасный бред! - пришла счастливая мысль, прежде чем я отключился, навсегда отдавая свое сознание мерзкой твари.

«Рабочая совесть - лучший контролер!»

Этот звонкий лозунг был написан могучими красными буквами на белом, мутном, похожем на плафон лампы пластике. Огромный пластиковый транспарант болтался под потолком над цехом, свешивался на металлических стержнях. По всей видимости, плафоном он и был, но лампочка внутри него перегорела, вероятно, еще в советские времена. Теперь лозунг не зажигался, светясь в недосягаемости, как светлое будущее советского народа, а болтался мутным пятном, вызывая ехидные усмешки практикантов.

Мы вообще тогда много издевались. И над производственной практикой, которая казалась совковым пережитком, и над захламленным цехом, который не чистили, кажется, с тех самых советских времен. И над людьми, которые здесь работали, вместо того чтобы крутить свой бизнес. Свой бизнес! Как тогда думалось, его нет только у неудачников и туповатых представителей простого народа. Себя мы ни к тем, ни к другим не причисляли. И у нас то будущее должно было быть не мутное и не светлое, а сверкающее с долларово-зеленым отливом.

Самое приятное место в цехе было в закутке под транспарантом про совесть. Здесь же стоял широкий, похожий на болванку президентского стола верстак и висела еще пара плакатов. Эти были бумажными, но помнили, кажется, еще живого Сталина. Во всяком случае, тот, что был совсем ветхим, с пожелтевшими до коричневы краями, явно пережил на этой стене не только полет Гагарина, но и Великую Отечественную. На плакате из сине-черной тьмы такого же, как наш, цеха выступал артериально-алый рабочий с молотом, поднятом в могучем замахе. «Назад оглянись, потом размахнись!» - гласила надпись. А темнеющая на заднем плане, позади рабочего, фигура, роняющая из ослабевших пальцев свой молот, объясняла приписку ниже: «Ставь предохранительный щиток!» На втором плакате, поновее, красовался вождь мирового пролетариата на фоне красного знамени, рядом трепетала цитата из Маяковского: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить…»

Но привлекали нас в этом чудном закутке не старосоветские плакатики. В семь часов, когда цех превращался в огромное пустое пространство, в этом закутке можно было мирно пить пиво. Чем мы бесстыдно и пользовались. Это была самая приятная и самая понятная часть практики. Если вся остальная часть вызывала вопрос: «Зачем это нам?», то с пивом все было просто и понятно.

- Сергеич! - Юрка высунулся из закутка и поглядел на начальника цеха.

Сергеичу было лет под полста. Он имел руки рабочего человека со всеми атрибутами вплоть до вечной черноты под ногтями и отхваченного невесть чем и невесть когда мизинца. А еще он был счастливым обладателем усталой от жизни и довольно потертой алкоголем рожи. Но перед нами он валял ваньку и делал вид, что никогда не пил, да еще и зашился.

- Чего, Юр? - поинтересовался начальник цеха.

- Пиво будешь? - подмигнул Юрик Сергеичу, зная, что практикантам тот позволял с собой общаться в таком легком хамовато-простецком тоне. Видимо, считал, что таким образом сближается с молодежью.

- Я не пью, - покачал головой Сергеич:

«Со студентами», - произнес я одними губами за спиной у начальника цеха.

- Со студентами, - добавил Сергеич.

Юрка поперхнулся смешком, но поспешил придать физиономии серьезное выражение.

Сергеич грустно посмотрел на Юрку, на пиво. Потом повернулся со вздохом ко мне, сунул ключ, попросив закрыть и последить, чтоб все было «в ажуре». После чего, получив в ответ заверения, что «мы по-тихому и по-быстрому», удалился.

По-быстрому, конечно, не получалось. Пива было много, нам было весело. А палатка через дорогу от проходной торговала до двадцати трех ноль-ноль, и там запас жидкого хлеба был неисчерпаем. Дальше все шло по стандарту, достойному советских ГОСТов. Первым, как правило, скисал Малик. Мы продолжали пить, пока Вовка Чепыхряев не смотрел на часы. Поглядев на свои «командирские», он обычно начинал материться, подхватывал на плечо Малика, которого нереально было привести в себя, и уезжал. А мы с Юркой допивали оставшееся. Потом я шел в туалет, а вернувшись, традиционно заставал Юрку за пьяной попыткой стянуть со стены ветхий плакат с красным рабочим, по неосторожности прибившим молотом своего коллегу. Эх, надо было ставить предохранительный щиток!