Хуанпу, и родом оттуда была вся отцовская семья. На карте островок казался не крупнее точки на водном просторе, отрезанной от земли и жизни на ней.

Когда мы добрались до суши, меня тошнило от качки и от горя. Я рыдала в голос, мне было так плохо, что я не обращала никакого внимания на угрозы Старой тетушки растерзать меня на клочки.

— Я хочу к маме! — кричала я. — Я хочу быть с мамой! Скажите ей, где я, она придет за мной!

И вот тогда Старая тетушка сказала:

— Цыц! Здесь твоя мать, тут, на этом острове, она и похоронена.

Если ты сейчас спросишь меня, что случилось с мамой, я не смогу ответить. Мне известно только то, что мне говорили, но это ведь нельзя считать правдой. Так, слухи.

Но кое-что я знаю наверняка. Мамин поступок навлек бы позор на семью, и, чтобы избежать этого, ее объявили мертвой. Поэтому никто никогда не смел говорить о ней с отцом, а меня отослали прочь, чтобы я ему о ней не напоминала.

Но это не мешало распускать сплетни о моей матери. Сплетничали все: Старая тетушка, Новая тетушка, дядя и их друзья, за чаем, за едой, после полуденного сна. Долгие годы мама была героиней смешных и неприличных историй, участницей страшных, таинственных и романтических событий. Как будто они все время раскапывали ее могилу, чтобы закопать поглубже, насыпав сверху еще больше грязи. Можешь представить, что чувствовала маленькая девочка, постоянно слыша подобное про свою маму?

Мне было очень горько, но я не могла перестать это слушать, потому что хотела понять, как вышло, что моя мать бросила меня без единого слова.

Так она превратилась для меня в загадку, и каждая новая сплетня лишь добавляла новых вопросов. Если мама умерла, то почему не было похорон? Если жива, то почему не вернулась за мной? Если сбежала, то куда направилась?

Иногда я пыталась сложить воедино все дошедшие до меня слухи. Но целого не получалось: одна сплетня противоречила другой, пока все снова не разваливалось на части.

Потом я просто постаралась собрать вместе все, что я знала о матери, и хорошее, и плохое, чтобы понять, почему ее жизнь приняла именно такой оборот. И вот что у меня вышло: история о том, как мама стала второй женой отца и почему она покинула его.

Мама не походила на типичную китайскую девушку, которую любят представлять себе американцы: крохотные спеленутые ступни, осторожность в каждом слове и каждом шаге. Она была современной женщиной, как многие другие женщины Шанхая, не имевшие ничего общего с крестьянками. Когда маме исполнилось восемь лет, ее стопы остались свободными от бинтов, и позднее некоторые находили в этом причину ее возмутительного бегства.

Она была единственной дочерью в состоятельной и образованной шанхайской семье. Ее мать приехала из Сучжоу — города, где рождаются женщины с прекрасными бархатными голосами. Даже шанхайцы подтвердят, что у жителей Сучжоу самый благозвучный выговор. А обитатели Нинбо настолько хороши в бизнесе, что спорят с оппонентом даже после заключения сделки. Так что мама уже родилась с натурой, состоящей из двух половин, которым сложно было ужиться в одном человеке.

Мне кажется, мама обладала классической красотой, такой, о которой другие девушки читают в книгах и заливаются слезами, мечтая, чтобы о них были написаны подобные строки. Однажды она прочла мне историю о красивой, но одинокой девочке. Та заглянула в пруд и подумала, что наконец нашла подругу, которая не будет ей завидовать. Девочка не поняла, что мерцающее лицо, улыбающееся ей с водной глади, — ее собственное. В конце истории мама воскликнула:

— Какая чепуха! Кто же не узнает себя, если внимательно посмотрит на отражение?

Моя мама смотрелась не в пруд, а в зеркало. Каждый вечер. Так что, если быть честной, мне придется признать, что она относилась к своей красоте с гордостью и даже легким тщеславием.

И конечно, ей было чем гордиться. Ее кожа напоминала цветом то ли белый нефрит, то ли летний персик. Хотя, возможно, такие сравнения приходят на ум потому, что мама теперь кажется мне сказочным персонажем с голосом, подобным звуку флейты, кожей белой, как нефрит, и движениями плавными, словно речные воды. И зачем сказки так описывают женщин, заставляя нас верить, что и нам полагалось родиться красавицами?

Может, моя мать вовсе не была так уж хороша, и мне просто хочется помнить ее такой. Но зачем тогда мой отец на ней женился? Столь уважаемый человек мог получить в жены любую, чем и он пользовался. В те времена вторую, третью или четвертую жену брали только затем, чтобы она подкрепляла престиж мужа своей красотой. Так что, видимо, мама действительно была красивой. Я думаю так не из-за того, что наслушалась дурацких сказок.

К тому же мама была умна и сметлива и, как я уже сказала, ей дали хорошее образование. Она окончила миссионерскую школу в Шанхае, первое китайское учебное заведение, куда принимали девочек. Это все потому, что ее отец, мой гунь-гунь, сам был очень образованным человеком, ученым. Он руководил учреждением, отвечавшим за реформы в международных отношениях, или чем-то в этом роде. Тогда многие высокопоставленные люди отправляли своих дочерей учиться. Так повелось в современном мире: учить сыновей и дочерей, чтобы показать, что ты уже вышел из феодальной эпохи. Но гунь-гунь не хотел посылать дочку во Францию, Англию или Америку, как делали некоторые, желая заодно показать, насколько они богаты. Все эти девушки вернулись домой с коротко остриженными волосами и лицами, загоревшими от игры в теннис под солнцем. Гунь-гуню не нравились манеры этих девиц, так чего ради он позволил бы дочери стать одной из них? И когда в 1897 году в Шанхае открылась первая миссионерская школа, дедушка отправил маму туда.

Я слышала, что там она учила английский язык, хотя я ни разу не слышала от нее ни слова на нем, кроме «печенье». Новая тетушка, которая ходила в ту же школу, говорила, что мама училась неважно, даже из рук вон плохо, и что я, похоже, пошла в нее. Еще она говорила, что вздорный характер и склонность к непослушанию я тоже унаследовала от матери.

Новая тетушка рассказывала, что однажды во время молитвы в той самой школе одна из монахинь громко испустила газы — случайно, разумеется, — и тогда моя мама рассмеялась и сказала: «Господь вас слышит!»

— Уж не знаю, почему ее так любили монахини, — говорила тетушка. — Но они однажды сказали ей: «Мы усердно молимся за тебя,