Уже очутившись в уютном вагоне поезда, Тристан поймал себя на ощущении какой-то смутной тревоги, скорее всего не имеющей под собой ни конкретной причины, ни серьезного обоснования. И все-таки. Раньше он мало прислушивался к гуманным эмоциям, считая их постыдным атавизмом своего человеческого прошлого. Парадокс, но, став бессмертным, шевалье перестал осознавать себя счастливым. Прежние острота восприятия и удовольствие от мелочей бытия ушли безвозвратно, уступив место сухой логике, прагматичности и душевной неприкаянности. Он обрел вечность, но утратил будущее. Жизнь, по которой он семенил бродячим псом, была собачьей в прошлом, являлась таковой в настоящем, и у него не имелось ни малейшей надежды, что назавтра она в чем-то принципиально изменится. Это простое существование вечно нуждающейся в крови плоти, жестокое и примитивное, давно уже перестало его удовлетворять. Но он не видел иного пути.

Немного поразмыслив, стригой понял: ему не дают покоя противоестественные, словно бы до сих пор наблюдающие за ним глаза мертвого иезуита, какими они запомнились ему там, в костеле. Но стоит ли заморачиваться на подобных пустяках? Де Вильфор тревожно нахмурился, сетуя на собственную опрометчивость. Он спохватился слишком поздно, пеняя себе за неуместный порыв раскаяния. Кого он пожалел — человека? А разве люди, много разглагольствующие о милосердии и гуманизме, когда-то пощадили его самого?! По красивому лицу Тристана скользнула тень сардонической ухмылки. Нет, он ничего не забыл, он прекрасно помнит то холодное зимнее утро, тюремный подвал, пыточный станок, цепи и острые ножи в руках палачей… День, когда его убили! Зря, ох зря поддался он фальшивым эмоциям и не разрезал на мелкие кусочки тело убиенного им монаха, ибо интуиция подсказывала — тот и мертвый излишне опасен! Но теперь за окном проплывали заваленные снегом поля, и сожалеть о проявленной слабости было уже поздно. Умиротворив себя столь здравыми аргументами, стригой откинул голову на спинку дивана и задремал, пребывая в уверенности: миссия выполнена безупречно, и его абсолютно не в чем упрекнуть.

Но, если бы он немного задержался, выходя из костела, если бы он только оглянулся назад, то его отдых не был бы настолько безмятежным, а совесть — чистой, словно новорожденное дитя. Тристан переоценил свои силы, наплевав на возможность подстраховаться и просто оглянуться. А ведь хотелось же, хотелось! Как говорят неотесанные поляки, ему стало просто «в лом». О, за долгие годы жизни он научился различать банальную лень — состояние, когда видишь необходимость что-то делать, но не хочешь; и «в лом» — когда что-то хочется, но не видишь необходимости это делать. Да и к тому же мы все иногда совершаем глупости, обходящиеся нам намного дороже, чем ошибки и просчеты. А посему Тристану еще только предстояло заплатить за проявленную им халатность, ведь он не знал главного: едва лишь за стригоем захлопнулась дверь оскверненного кровопролитием костела, как рука, казалось бы, несомненно мертвого отца Мареше потянулась к карману рясы и извлекла из него старенький дешевый сотовый телефон. Возможно, действия усопшего храбреца направлял какой-то высший промысел, но его неживые пальцы вдруг резво забегали по кнопкам, набирая короткое сообщение и направляя его некоему далекому адресату. Верному другу, находящемуся в Ватикане…

Взлетно-посадочную полосу частного римского аэродрома укутывало толстое снеговое покрывало. Синие сигнальные маячки уподобились болотным гнилушкам, хаотично разбросанным по белому савану мертвеца и весьма неубедительно имитирующим иллюзию безопасности. Но Тристан им не верил. Он поморгал, отгоняя унылые мысли, плотнее завернулся в свой енотовый полушубок и изучающе скосил глаза, вглядываясь в причудливо разрисованное изморозью стекло иллюминатора. Вертолет накренился, закладывая крутой вираж и начиная снижаться.

— Хотелось бы мне знать, почему они не расчистили площадку? — холодно поинтересовался де Вильфор ничего не выражающим голосом, адресуя эту требовательную фразу спине сидящего перед ним пилота. Крохотный четырехместный спортивный вертолет качало и швыряло из стороны в сторону, словно плывущую по волнам щепку. Тристан понимал, что не погибнет даже в том случае, если хрупкий летательный аппарат разобьется в дребезги, но все равно никак не мог отделаться от глупого подсознательного страха. Пилот-стригой обернулся и покровительственно улыбнулся, блеснув клыками:

— Не волнуйтесь, синьор, я вожу саму повелительницу! А с подобной метелью не справится ни один бульдозер. Но я посажу вас бережно, словно коробку с яйцами! — он гортанно расхохотался, развеселившись от собственной шутки.

Де Вильфор кисло улыбнулся, надеясь, что профессиональные навыки этого неотесанного грубияна-итальяшки намного превосходят его отвратительное чувство юмора.

Утлую конструкцию из пластмассы и алюминия ощутимо тряхнуло. Искусственная птичка на мгновение задумчиво зависла между двух рядов синих огней, а затем решительно клюнула носом и благополучно приземлилась, немедленно утонув в наметенном непогодой сугробе. Тристан пребольно стукнулся подбородком о собственное колено и наступил на приткнутый в ногах саквояж, но в целом ничуть не пострадал. Он удивленно пожал руку польщено осклабившемуся пилоту и, отстегнув ремень, боком выбрался из тесной кабины. Провалившись в снег почти по колено, француз изумленно всматривался в приближающуюся к нему высокую и тонкую женскую фигуру, казалось легко парящую над непрочным снеговым покрытием аэродрома. Он прекрасно знал об умеющих летать ангелах, но сегодня не сомневался: он видит перед собой отнюдь не посланницу человеческого Бога, а кого-то другого. Почему же она не вязнет в сугробах? Его потрясенно расширившиеся зрачки неотрывно следили за ней, одетой в прелестную шубку из бесценной серебристой шиншиллы, дивились ее буйным черным локонам и ярко-синим очам. Девушка подошла ближе, и тогда, ощутив исходящую от нее энергетику, Тристан понял: еще никогда за все двести с лишним лет своей жизни он не встречал никого, наделенного столь мощными магическими способностями. Он осознал, насколько велика ее близость к Темному Отцу, и затрепетал, впервые очутившись перед своей повелительницей.

— Госпожа! — Тристан галантно опустился на колено, верноподданнически склоняя голову. — Моя госпожа!

— С прибытием, шевалье де Вильфор! — Андреа милостиво взмахнула рукой, приветствуя Тристана. — Я слышала о вас много хорошего.

Бледные щеки Тристана окрасил слабый румянец, ибо он почувствовал себя польщенным.

— Моя госпожа, — торопливо заговорил он, боясь запутаться в изрядно подзабытых итальянских словах и мысленно коря себя за то, что неосмотрительно пренебрегал практиковаться во владении этим певучим языком, — я привез важные новости…

— Потом, без лишних ушей! — Приказ прозвучал у него в голове, намекая на присутствие пилота и уничижительно хлестнув по нервам. Де Вильфор испуганно прижал пальцы к вискам, совершенно обескураженный чудовищной силой ее ментального воздействия. Заметив владеющую мужчиной растерянность, Андреа довольно усмехнулась и повторила уже мягче, щадя его мозговые рецепторы: — Все потом, ваши новости подождут.

— Но почему? — удивился Тристан, намеревавшийся рассказать ей о записке, извлеченной из тела мертвого монаха.