— Юлечка! Внученька! — всплеснула руками бабушка, как только она оказалась на кухне. — А где ж ты была? А разве ж так можно! Я уже и не знала, что думать. Телефон твой не отвечает, и ночь нету, и день нету… Слава уже и к усадьбе ходил, Марина с Володей звонили, тебя спрашивают, а я не знаю, что отвечать и куда бежать. Хорошо, хоть Татьяна звонила, говорит, у нее были, а потом как в воду канули. Я уже решила, что бросила ты своих стариков, внученька! Уехала с этим парнем в Москву… — причитала Федора Николаевна, вытирая слезы, струившиеся по морщинистым щекам. — Да чего я только за это время не передумала.

— Бабуль, что ты в самом деле? Как это я бросила? Как я могу вас бросить? Просто гроза была, и телефон разрядился… А потом еще Кирилл, в общем, всю ночь гуляли с Арианом по окрестностям, затем поехали в город. Со мной все в порядке. Ко мне никто не приставал, на меня не покушались. Мы с Арианом друзья. Почему ты так переживаешь? Почему все уверены, раз он из Сиренево, значит, непременно жди беды? Да, ему хотелось узнать о том, что случилось в усадьбе девятнадцать лет назад, и кто убил Сергея Четвертинского, но я тут причем? — спросила девушка.

— Ох, внученька! — всхлипнула бабушка, закрывая лицо руками.

В это же время за спиной хлопнула входная дверь. Девушка обернулась и увидела дядю Славу.

— О, пропажа вернулась! Привет, племяшка! А мы уже думали поисковый отряд вызывать! Бабуля с дедом переживают, Маринка телефон обрывает, Юлю ей подавай! Ты что же, загуляла?

— Дядя Слава! — возмутилась девушка.

— Ну а чего? Весна, дело молодое, только ты, пожалуйста, в следующий раз следи, чтобы телефон был включен, ладно? Я понимаю, ты у нас уже взрослая, но придурков хватает, поверь моему милицейскому опыту, и в Сиреневой Слободе в том числе!

— Я постараюсь! — кивнула девушка.

— Вот и хорошо! Матери позвони, а то ведь мы уже и не знаем, что говорить ей. Думали, ты в городе, к родителям поехала, столько лет не виделись, а ты будто и не рада, что они вернулись. Юль, что там с Сиренево? Что за парень там объявился? Чего ему от тебя надо?

— Ничего ему от меня не надо! Ариан — архитектор-реставратор. Его семья купила Сиренево, и теперь они собираются его возродить. Он приехал поработать, мы случайно познакомились. Вот и все! Никакого криминала.

— Случайно, говоришь? А вот дед наш говорит, что он был знаком с прежними хозяевами усадьбы, с Четвертинскими.

— Да, был, именно поэтому они и вознамерились восстанавливать имение. Дань памяти…

— Ага… И только?

— Дядя Слава, и ты туда же? — нахмурилась Шарапова.

— Юлька, у меня служба такая, всех подозреваю! — улыбнулся Емельянов-младший. — Ладно, звони матери! Они завтра в деревню приедут.

— Сейчас позвоню! — кивнула девушка и, минуя кухню, на ходу чмокнула бабушку в мокрую щеку. Проходя мимо телефонного аппарата, девушка лишь мельком взглянула на него и вошла к себе в комнату. Положив альбом на край трюмо, Юля потянулась к створкам окошка и распахнула их, впуская в комнату свежесть майского вечера. Солнце пряталось за лес, и облака, легкие, прозрачные, размытые, на бледно-голубом атласе неба окрашивались в розовый и сиреневый цвета. Розоватый свет заката, наполненный благоуханием цветущих яблонь, опускался на землю, овевая мир благодатной тишиной, которую разбавляли трели соловья. Закат медленно угасал на горизонте, блекли краски, а по полям от леса к деревне медленно подбирались сумерки.

Юля понимала, что должна, но так не хотела звонить маме, не хотела оправдываться или изображать радость, которую не испытывала. Они давно не виделись, а она не скучала. И если б они вообще больше не встретились, вовсе не расстроилась бы. Родные стали чужими в тот день, когда Шарапов рассказал ей правду относительно отцовства, когда до нее дошла истинная причина его поступка. Они предали ее, разбили сердце, и ничего, кроме отчуждения, отвращения, неприязни и ужаса, девушка не чувствовала по отношению к ним. Но она умеет изображать радость, пряча за ослепительной улыбкой свои настоящие чувства и эмоции. Сильнее, чем когда-либо, хотелось сбежать из дома и отправиться в Сиренево. Хотелось вдыхать аромат цветов и слышать, как шумит вода на плотине, звенят комары, квакают лягушки, щебечут птицы… Все эти звуки разбавляли тишину вечера, и в то же время были так созвучны с ней. Юлька и побежала бы к усадьбе, пусть даже Ариана там не было, если бы не страх снова наткнуться на Кирилла, ведь она не знала, где он сейчас и что с ним сделали охранники Старовойтова.

В глубине дома зазвонил телефон, и Юля вздрогнула. Оторвавшись от собственных мыслей и созерцания угасающего заката за окном, она не стала дожидаться, пока ее окликнет бабушка. Девушка вышла из комнаты и подняла трубку.

— Алло, — вздохнув, произнесла она, чувствуя, однако, как дрожит все внутри.

— Юля? — услышала девушка голос матери, и на глазах у нее выступили слезы. — Это ты? Ты где была? Почему не приехала в город? Почему весь день не подходишь к телефону? Что происходит, Юля? — голос Марины Прохоровны звучал встревоженно. Красивый, мелодичный голос, спокойный и негромкий. Шарапова не видела мать несколько лет, но сейчас, слыша ее голос, представляла миловидное лицо с нежным абрисом, васильковые глаза, смотревшие на мир с некоторой строгостью, и мягкие линии губ, которые редко улыбались. Марина Шарапова, в девичестве Емельянова, казалась существом ранимым, и, возможно, таковым в душе и была, но никогда этого не показывала. Она была строгой и сдержанной, немногословной, и еще было что-то в ней недоступное окружающим, даже близким, мужу и детям, что-то, не позволяющее ей стать с ними единым целым. Юля любила мать, но не понимала ее, а еще у них никогда не было той особой близости, которая, говорят, существует между матерями и дочерями. И с Настасьей мама тоже не была близка, но, возможно, прошедшие годы и жизнь в Германии изменили сие обстоятельство. А еще Юля не понимала, что Марина Прохоровна нашла в Шарапове, ведь таких совершенно разных, не похожих друг на друга людей, сложно найти.

— Привет, мама, — ответила Юля. — Я тоже рада тебя слышать! — только и ответила она.

— Юля, как это понимать? В квартире кругом пыль, ты ни разу не была дома после того как мы уехали? Неужели так сложно проветрить комнату и убраться к нашему приезду? Папа сердится на тебя, и я ничего не понимаю. Что случилось с тобой?