Поначалу я не стал препятствовать, чтобы генуэзцы и их каталонские наемники наводнили сельскую местность; уведомленные об их приближении крестьяне бежали в укрепленные моими стараниями города, захватив урожай и скот; вражеские солдаты вряд ли нашли чем прокормиться на этих опустевших землях. Они попытались овладеть некоторыми укреплениями, но расположенные на возвышенностях замки, яростно защищаемые населением, выдерживали все атаки. Войска под предводительством Анжело де Тальяны дробились и истощались в этих осадах; было нетрудно завлечь в засаду отдельные группы, взять в плен мародеров, прочесывавших заброшенные хозяйства в поисках фуража. Когда Тальяна подошел к речке Минча, я решил дать ему сражение.

Погожим июньским утром наши армии выстроились друг против друга. Над рекой поднимался легкий туман, и синева неба подернулась серым; в нарождающемся свете засверкала сталь доспехов; ржали лоснящиеся кони, и я ощутил, как к сердцу приливает радость, свежая, как трава, покрытая росой. В соответствии со своей обычной тактикой Тальяна разделил армию на три части; я разделил свои войска на мелкие группы. Определив по нежно-серому оттенку неба, что день предстоит жаркий, я велел наполнить все сосуды водой, чтобы можно было напоить коней и дать солдатам освежиться после каждой схватки. По сигналу к битве армии с шумом пришли в столкновение. Вскоре проявилось преимущество моей тактики; войска генуэзцев могли перемещаться лишь крупными соединениями, тогда как мои солдаты атаковали мелкими независимыми группами, которые быстро отступали, чтобы восстановить строй, и снова переходили в атаку. И все-таки каталонцы, сгрудившиеся вокруг своего полководца, упорно противостояли нашему натиску; солнце уже поднялось к зениту, жара стала удушающей, а мы не отвоевали еще ни пяди земли; в разгар дня наши кони топтали высохшую пожелтевшую траву, в воздухе, который мы вдыхали, стояла густая пыль. Между атаками мои люди успевали утолить жажду, но нашим противникам не удалось смочить губы и каплей воды. Сквозь бряцание оружия и тяжелый топот конских копыт до них доносилось журчание воды, протекавшей в пяти сотнях шагов рядом с полем битвы. И в конце концов солдаты Тальяны не устояли перед искушением: нарушив приказ, они устремились к реке. И тогда благодаря нашему неудержимому натиску многих загнали в воду. Остальные в беспорядке бежали, а нам удалось захватить пятьсот пленных.

Я хотел отметить победу празднествами, достойными воинственного народа. По возвращении в Кармону я объявил продолжительный турнир между нижним и верхним городом. С утра на протяжении трех часов на центральной площади сражались дети, затем подростки. После полудня пришла очередь легковооруженных мужчин. Они бросали друг в друга камни, пытаясь защититься от ударов плотной накидкой, обмотанной вокруг левой руки: бойцы из верхнего города были в зеленых накидках, бойцы из нижнего — в красных. Затем на площадь вступили соперники в более тяжелом вооружении. На сражающихся были железные доспехи, надетые поверх подстежки из пакли и хлопка, чтобы смягчить удары. В правой руке они держали пику без наконечника, в левой — щит. Побеждали те, кому удавалось занять центр площади. Вокруг ристалища теснилась огромная толпа, улыбающиеся женщины высовывались из раскрытых окон. Возгласами и жестами наблюдатели подбадривали своих родителей, друзей, соседей. Они кричали: «Да здравствуют зеленые!» или «Да здравствуют красные!» У меня там не было ни друга, ни отца, ни соседа. Сидя под бархатным навесом, я рассеянно наблюдал за турниром, опустошая кувшинчики вина.

— Пью за процветание Ривеля и упадок Генуи! — воскликнул я, поднимая кубок.

Они подняли кубки и послушно повторили: «За процветание Ривеля!» — но Паломбо, староста гильдии суконщиков, не поддержал тост; он внимательно разглядывал свой кубок.

— Почему ты не пьешь? — спросил я.

Он поднял глаза:

— Из верного источника мне стало известно, что флорентийские торговцы в Ривеле получили приказ свернуть дела к первому ноября.

— И что?

— К этому дню они покинут город; они переберутся в Сисмону на Маремне в Эвизе.

За столом воцарилось молчание.

— К дьяволу флорентийских торговцев! — бросил я.

— Но за ними последуют другие купцы, — заметил Паломбо.

— Тем хуже для Эвизы и Сисмоны.

— Их поддержит Флоренция, — тихо сказал он.

Они воззрились на меня; я читал в их глазах: надо избавить флорентийцев от податей. Но разве пристало мне, победителю, прислушиваться к мнению стариков?! Разве я одержал победу затем, чтобы склониться перед Флоренцией?

— Тем хуже для Флоренции! — выкрикнул я и, повернувшись к капитанам, поднял кубок со словами: — Пью за победу над Флоренцией!

— За нашу победу над Флоренцией! — подхватили они хором.

Мне показалось, что голоса Бентивольо и Пуццини звучат не слишком убежденно, а губы Орсини скривились в усмешке. Я схватил графин с вином и швырнул его на пол.

— Вот так я разрушу Флоренцию! — провозгласил я.

Они благодушно смотрели на меня; война закончена, мы празднуем победу — им больше ничего не было нужно. Мне же хотелось вернуть ощущение победы. Где же она? Тщетно пытался я увидеть на этих лицах пыл полуденной битвы, запах пыли и пота, сокрушительный блеск солнца на стальных доспехах. Но у них был этот смех, мелкие заботы, и мне вдруг расхотелось слушать их речи. Я встал, резко распахнул рубашку, душившую горло. Кровь приливала к голове и груди. Моя жизнь взрывалась как огненный шар. Ткань треснула под пальцами, и я опустил руки — пустые руки. Посреди площади герольд убирал барьер, провозглашая победу красных; ополоумевший народ бросал цветы, платки, шарфы к ногам участников турнира. Пятеро были убиты, еще девять ранены. Но любой из тех, кто в тот день страстно желал победы, был всего лишь наивной букашкой; их игры наскучили мне. Небесная синь была той же, что в день битвы при Минче, но мне она казалась бледной. Лишь там, под стенами Флоренции, на грани будущего, небо вспыхивало золотом и киноварью, напоминая памятные мне небеса.

Предположения Паломбо оказались верными: к концу зимы все ривельские торговцы перевели свои операции в Сисмону — порт, расположенный на Маремне в Эвизе; местные ремесленники остались без сырья. Воспользовавшись людским недовольством, группировка Альбони взбунтовала жителей Ривеля и провозгласила независимость города. Чтобы вновь заполучить порт, было необходимо располагать флотом. Мне пришлось довольствоваться опустошением окрестных деревень, сжиганием посевов и хозяйств, но Эвизе я решил отомстить особенным образом.

Этот город, связанный с Флоренцией, был расположен в нижнем течении реки Минча, верховья которой находились на моих землях; река охватывала городские стены двумя рукавами в тысячу футов в ширину, что заменяло обычные фортификационные рвы; они были слишком глубокие, чтобы их можно было перейти вброд, а берега были чересчур топкими, чтобы лодки могли рискнуть пристать к ним. Я приказал одному из моих инженеров повернуть течение Минчи. Целых шесть месяцев мы работали, воздвигая необыкновенно мощную плотину, чтобы перекрыть реку; в то же время я велел проделать в горе туннель, чтобы дать водам реки выход в долину Кармоны. И вот жители края увидели, что их озера превратились в зловонные болота, город лишился укреплений, а воздух стал нездоровым. Они отправили ко мне послов, умоляя отказаться от моих намерений, но я отвечал, что любой имеет право проводить на своих землях необходимые работы. Я уже прикидывал, что город, лишенный естественной защиты, попадет в мои руки, но тут разразилась жуткая гроза. Минча, разбухшая от дождей, опрокинула все плотины и в одну ночь разрушила результат полугодовых усилий моих инженеров.