Кто он, Эрик Жодле?

Все это предстояло узнать. И информация эта могла стать последним, что суждено было узнать Ване Астахову и Осипу Моржову в своей безалаберной жизни.

* * *

– Я так вижу, вы меня узнали, господа, – сказал Жодле на том же прекрасном русском языке, почти совершенно без акцента. – Это не может не радовать, потому что избавляет меня от утомительных разъяснений. Там получилось, что мне не пришлось прикладывать особенных усилий, чтобы найти вас. – Он перевел взгляд на прислонившегося к стенке Ивана Саныча и насмешливо добавил:

– А ты, как я так вижу, меняешь пол, как носки. В самолете был в платье, сегодня в штанах. Причем они тебя обтягивают так, что разногласий о твоей половой принадлежности не предвидится. Вы, ребята, ввязались не в свою игру, – резко поменял он тон с иронического на холодно-деловой, – я не знаю, какие установки у вас были от ваших боссов, но вы с самого начала зашли не с той стороны.

Осип и Иван Саныч обменялись недоуменным взглядом: «Установки», «игра», «от ваших боссов»?

О чем это он?

– Я пока что не знаю, как вас зовут на самом деле, – месье Жодле заглянул в лежавший у него на коленях ноутбук, а потом поднял глаза на Осипа: – Вы, быть может, и Новоженов Иосиф Михайлович, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Особенно в той части ФИО, что касается «Иосифа». Типаж у вас не тот. А вот вы, – он перевел взгляд на Ваню Астахова, – вот вы абсолютно точно не Хлестова Жанна Николаевна. Это надо же до такого додуматься – выехать из России с женским загранпаспортом!

– Может, я пол менять собираюсь, – пискнул Иван, вспомнив недавние слова Моржова.

– Может, и собираетесь, – сочувствующе сказал месье Жодле, – я у тебя дома не был, не знаю, в каком состоянии у тебя пол. И потолок. Ни о каком другом поле и речи быть не может! – вдруг рявкнул он и чуть привстал, так, что ноутбук едва не съехал с его коленей.

Второй темный месье зашевелился, и Иван Саныч чуть ли не впервые услышал его голос – глуховатый, словно чуть надтреснутый, со скупыми интонациями. Второй говорил тоже по-русски, но с довольно приличным акцентом и, что характерно, акцент был не французский, а откровенно кавказский, хотя и достаточно легкий:

– Эрик, хватит с нимы базарит. Надо забрат у них то, щто они взяли. У нас мало врэмени.

– Ну конечно, Али, – отозвался Жодле, – мадемуазель Хлестова, – издевательски проговорил он, – благоволите вернуть мне то, что взяли у меня в туалете самолета.

Ваня вздрогнул. Он ожидал этих слов и пытался подготовиться к ним, но тем не менее – вздрогнул. Осип недоумевающе уставился на него и прохрипел:

– Как… опя-а-ать? Стырил чаво-то там, да? Тоби чаво, Осокина мало?! Что ты у него в тувалете взял-от? Не трусы, нет?

– Не-ет, – проблеял Ваня, глядя почему-то на Настю. Та, естественно молчала: по-видимому, она тоже не ожидала такого поворота событий.

– Ну дык верни человеку! – буркнул Осип. – Ничаму-то ты, Ванька, не научилси. Дураком-от был, дураком и осталси. Да отдай ты им… выпить же охота!! – вдруг рявкнул он на Астахова, который анемично свесил руки по бокам и, казалось, даже не собирался выполнять приказ Жодле. – Быстрее решим усе вопросы – быстрее освободимся!

– Вот это рациональный подход, – одобрительно откликнулся Жодле, – сразу видно старую школу. Сидел?

– Сидел, – буркнул Моржов, а Ваня выудил из кармана две сотенные долларовые купюры и кредитную карточку «Visa Gold» и, нерешительно шагнув к Эрику Жодле, протянул ему все это.

Ястребиный профиль француза, казалось бы, заострился еще больше. На острых скулах заиграли желваки. Он недоуменно глянул на карту и на деньги и вдруг с силой ударил по протянутой руке Астахова.

– Тебе что, жить надоело? – процедил он сквозь сжатые зубы. – Ты что мне даешь?

– Это… то, что взял… в… в…

– В туалете, – с готовностью подсказал Осип.

Жодле переглянулся с Али и медленно произнес:

– Ты не строй из себя дурачка… как тем тебя – Ваня? Хотя для дурачка, по вашим сказкам, имя самое подходящее, все равно – не строй. И меня не строй, как говорят у вас в России. Эту карточку и вонючие баксы можешь засунуть себе в задницу. Или в рот, смотря по тому, какая часть тела у тебя рабочая, – грубо добавил он, явно намекая на безобразную сцену в туалете, предшествующую краже.

Ваня пожал плечами.

– А у меня больше ничего нет, – пробормотал он.

– Ах, значит, нет? – выговорил Али. Это была его вторая фраза за весь вечер, но она тут же бросила Ивана Саныча в холод. Ноги мгновенно стали ватными и упорно норовили подогнуться. – Значит, у тебя ничего нет? Ты вообще, я смотрю, любопитный тип. Забавний. Знал я таких забавных. Толко в России, в Европе все скучние. Считай, что ты меня позабавил, а тепер не валяй дурака и отдавай.

– Я никого не валяй, – невольно подражая выговору и даже тембру Али, залепетал Иван Саныч. – У меня болше ничего нет.

Али смерил Астахова отсутствующим ледяным взглядом, и вдруг коротким, без замаха, ударом, даже не ударом, а мощным тычком костистого сухого кулака в челюсть, – опрокинул Ваню на пол.

– Щакал! – прошипел Али, а Жодле угрожающе поднялся в кресле, придерживая одной рукой ноутбук.

При таком эффектном повороте диалога Осип не замедлил наершиться.

– Ось воно як?! – злобно пробасил он и вытащил пистолет, а потом щелкнул предохранителем. – Да ты, дядя, злой! Нет, такие душевные разговорчики мне не нравятся. Особенно вот твои, да, твои, который Али. Рожа твоя уж больно смахивает на одного моего знакомого. Он был в Чечне полевым командиром, а потом его поймали и в Бутырке опустили. И клеймушку забуторили: «Машка с трудоднями», все как полагаисси. Ты, случайно, не оттудова вышел, Али? Не из Бутырки, то ись, а из Чечни, из полевых… нет, Али?

Али ничего не сказал, а Жодле холодно произнес:

– Опусти ствол, полудурок. Ты на чужой территории. Если не хочешь, чтобы тебя покрошили в мелкий винегрет, не размахивай стволом.

– А чаво ж? Ты, помнится, к стволам тоже неравнодушен, Жодля… или как тебя тама, – отозвался Осип. – Ишшо в аэропорту начал палить, так припекло. А про винегреты-от ты мне не пой. Я таперь на хранцузскую кулинарию перешел-от. Вы руки-от не распускайте. А то сначала винами угощаете, а потом в харю тычете.

– Убери пушку, – повторил Жодле.

Осипа несло.

Он хорошо поел у Гарпагина, выпил, добавил в «Селекте», так что его тянуло на беседу и разглагольствования. Робости он не испытывал ни малейшей. Иностранцев он вообще считал тупицами и неженками, а если схлестнуться, то за серьезных противников не держал; а тот факт, что Али, по всей видимости, родился не на холмах Монмартра, а где-нибудь в горах Ичкерии, а теперь удачно подвизался на тучной ниве французского гражданства, его нисколько не смущало.