Гораздо проще было мне управиться с мебельной стенкой. По своим габаритам и «дизайну» она прекрасно вписывалась в общий колорит нашей новостроечной местности, а ее простые, ясные, легко обозримые формы значительно облегчали жизнь. Ни одна пылинка, ни одна соринка не могла появиться на ее блестящей поверхности, чтобы не быть обнаруженной сразу невооруженным глазом.

Застрял я только из-за того, что решил для порядка заглянуть в нижний отдел. Открываю дверцу, а оттуда вываливается цела груда папок. Мои старые жилконторские акты!

Это, конечно, полностью выбило меня из графика, но я решил, что пора поставить точку и в этой главе моей жизни. Эти бумаги давили на меня тяжелым грузом. Лучше всего, конечно, было бы прямо тогда их и уничтожить. В растерянности перебирал я документы, эти подшитые и сброшюрованные свидетельства моей предшествующей жизни…

Чем дольше я над этим размышлял, тем больше мне нравилось словосочетание «предшествующая жизнь», в нем что-то было. Еще не настоящая жизнь, а та, что перед нею, некий период подготовки, когда ее еще как будто нет, ей нужно еще вылупиться. (Другой вопрос, а не является ли вся наша жизнь предшествующей? Но это уже, скорее, вопрос религиозный. Я не хотел и не мог внедряться в эту область. Тем более что я не специалист по этой части.)

Чтобы навести хоть какой-то маломальский порядок в бумагах, я решил сначала отобрать аварийные акты: стопка серых, желтоватых, розовых бумажек быстро росла.

В те годы, когда я работал техником — смотрителем в жилконторе, главной моей служебной обязанностью было обходить самых стойких и активных жалобщиков с целью определения на месте масштаба бедствий. Случаи тут были самые разные, от потолков в спальной, на которых из-за бесконечных протечек буйно размножались плесень и грибки, прогнивших кухонных полов, дававших возможность всякому желающему полюбоваться — долго ли еще? — несущими балками, не говоря уже об окнах, которые целиком, вместе с рамами, свободно и легко, сами собою отделялись от замшелых стен.

Результаты моих осмотров я должен был заносить в соответствующую Книгу учета. На основании этих записей я потом у себя в кабинете (маленьком закутке в подвале главного здания, где размещалось Районное эксплуатационное управление) печатал на черной портативной «Олимпии» подробные отчеты, каковые затем, оригинал и две копии, направлялись в соответствующие службы. Один экземпляр оставался у меня на хранение.

Этим, собственно, все и ограничивалось.

Люди радовались уже тому, что находился человек, который садился и спокойно выслушивал их. Но большего, при всем желании, я сделать не мог! Заловить хоть кого — нибудь из эскадрона наших летучих мародеров-рабочих или хотя бы выйти на их след не представлялось возможным. Целые строительные вагончики, вместе со всем личным составом, неделями числились пропавшими без вести. Поговаривали о каких-то сомнительных затяжных карточных турнирах, о выездных халтурах за городом…

А у меня разрывался телефон: «Когда вы, наконец, придете? Вы же сами видели…»

Слова уже не помогали. Да я и не знал, что мне им говорить, и потому все чаще уходил в глухое молчание. Со временем я окончательно окопался в своем подвале и от отчаяния готов был посвятить свою жизнь, во всяком случае ту ее часть, которая проходила на работе, алкоголю.

Однажды меня вызвал к себе мой начальник.

Он отчитал меня за то, что я повадился теперь все аварийные заявки пускать под грифом «срочно». «Это затрудняет работу ремонтных бригад», — сказал он мне. А я ему говорю: «Это единственное, что я могу сделать для людей».

Он отнесся к этому с пониманием.

Мы договорились, что во внешних сношениях с потерпевшими я буду по-прежнему придерживаться срочной линии. Для внутреннего употребления, однако, чтобы не путаться, мы решили использовать помету «очень срочно!», а для сверхсрочных случаев ввести особую формулировку, требующую, правда, обязательного предварительного согласования с шефом, за которым оставалось право собственноручно начертать на деле: «В следующем году».

Когда вся эта лавочка прикрылась, я почувствовал облегчение, воспринимая это как заслуженную кару. Я прямо ожил, и для меня началось счастливое время. Нас передали в подчинение ООО «Управление жилищным хозяйством», и у меня появился новый начальник, которому я помогал разбираться со старыми бумагами, выуживая из завалов срочные заявки. Я каждый день задерживался на работе допоздна и даже отказался от отпуска. В результате, когда меня уволили, у меня оставалось еще почти два неиспользованных месяца, которые я и отгулял, прежде чем приступить к исполнению обязанностей безработного.

22 декабря.

Поскольку я весь предыдущий день потратил на свои бумаги, которые меня, конечно, здорово отвлекли, сегодня я решил первым делом заняться дрессировкой. Занятия с Пятницей прошли весьма успешно. Во всяком случае, мне казалось, что до него наконец дошло: кто не работает, тот не ест.

Некоторые команды усваивались вообще без проблем. С большой готовностью, например, он исполнял команду «Лежать!», хотя справедливости ради, в порядке критики, следует отметить, что он неоднократно принимал лежачее положение и без каких-либо указаний с моей стороны. (Вероятно, ему нравилось лежать.) Над этим нам нужно будет еще поработать!

Тем временем настал черед второго этапа уборочных работ, требующего углубленного внимания. Я уже давно не мог смотреть на книжные полки в центре нашей мебельной стенки. Одна сплошная мешанина! Для начала я отправил мою небольшую библиотечку молодого столяра в комнату отдыха и досуга, там ей самое место. Что делать с оставшимся фондом, я не знал. В основном это была научная фантастика (моя епархия), обширное собрание которой соседствовало с двенадцатитомным изданием классиков марксизма-ленинизма: это я завел себе, когда учился на заочном. И тут-то мне очень пригодились мои подставочки для книг! Они позволили провести четкое разделение, а то в процессе выемки литературы по обработке деревянных предметов научная фантастика перемешалась с марксизмом-ленинизмом, и уже невозможно было понять, где что.

В какой-то момент я даже подумал, не выселить ли мне весь этот марксизм в комнату отдыха и досуга, но потом решил, что

1) об этом вообще не может быть речи и

2) там и так все забито.

В связи с пунктом 1 отмечу, что упомянутый двенадцатитомник стоял у меня в шкафу не только для того, чтобы собирать пыль. В первое время, когда я сидел без работы, да и потом, в самом начале моей агентской карьеры, я то и дело возвращался к этим темам. (Заниматься этим я начал, пожалуй, даже еще раньше, когда, обреченный на бездеятельное прозябание, проводил часы в казематах нашей жилконторы.) Ниже привожу две записи из Книги учета, по которым можно судить о моем не ослабевшем тогда еще интересе к фундаментальным вопросам бытия:

«Труд, слышу я отовсюду, сделал человека. Допустим. Но не настало ли время наконец серьезно — и не менее критически! — подойти к труду?»

Эта мысль развивается чуть дальше, помечено октябрем того же года: