— Поверить, что Ярослав велел убить Глеба?! — девушка прижала ладони к вискам. Перед глазами все закружилось…

— Но это так. Похоже, Ярислейф и Свентополк решили остаться единовластными правителями на Руси, а потому задумали избавиться от прочих соперников. Такое часто происходит в мире. Но кроме приказа князя у меня было еще повеление княгини. Ингигерда велела спасти младшего брата своего мужа — того, кто ездил за ней в Свеарике. Приглянулся он ей. А может, меж ними и впрямь любовь случилась, кто знает…

Купава впилась горящими глазами в лицо рассказчика. Сердце трепетало в груди в предчувствии ужасной вести…

— Но я опоздал. Вблизи Смоленска мы нашли лишь мертвые тела обоих князей. Мне неведомо, что там произошло. Все решили, что нас опередили воины Свентополка. Но мне отчего-то кажется, что братья-князья повздорили меж собой. Не догадываешься, что могло послужить причиной их ссоры? Или кто?

В висках застучали тяжелые молоты, этот пронзительный звук заполонил весь мир, заслонил собой пение птиц, шум воды, разговор людей, и только один голос, холодный голос варяга пробивался в сознание девушки:

— Похоже, жених твой, князь Глеб, давно желал отомстить своему брату. И это справедливо — князь Позвезд обесчестил его невесту, сделал своей наложницей.

— Это… ложь… Глеб… не был… моим женихом…

— Ах, вот как! Но посадник уверил в этом князя Ярислейфа.

— Добрыня перепутал… Я… любила только Позвезда… более у меня никого не было…

— Я слышал иное в городе, — Гуннар пристально смотрел на Купаву. Его глаза ощупывали лицо девушки, словно пытались заглянуть в ее душу.

Но девушка уже не могла произнести ни слова. Вскинув голову, она завыла как смертельно раненый зверь. Рыдания вырывались наружу, смешиваясь с потоком горючих слез. Купава стонала и плакала о погибшей любви, и проклинала себя за черствость. Когда в Новгород принесли весть о гибели князя Глеба, она долго горевала о смерти друга детства, но сама при этом думала лишь о Позвезде. Ее беспокоило то, что о любимом не было никаких известий. И вот теперь ей пришлось оплакивать их обоих.

— Уходи! Поди прочь! — Купава оттолкнула варяга, попытавшегося ее обнять. — Жить не хочу!

Неожиданно она рванула из ножен Гуннара кинжал. Еще мгновение — и девушка едва не резанула себя по горлу. Варяг умелым движением вывернул у нее из рук оружие и рывком прижал Купаву к своей груди.

— Плачь, моя хорошая… Плачь сильнее… Горе уйдет, обязательно… А жить все же следует. Вспомни о родных своих… Кто утешит их старость? Кто защитит от гнева киевского князя? Я помогу тебе… Надоело мне мотаться по разным городам, опостылело воевать. Решил прибиться к берегу. Станешь женой моей, в золоте и бархате ходить будешь… Не отталкивай меня, красавица…

Неожиданно он почувствовал, как тело девушки обмякло в его объятиях. Он с надеждой заглянул в ее глаза и даже вздрогнул. Неподвижное и странное спокойствие сковало ее лицо, в глазах застыла пустота.

— Уйди… я… спать хочу… устала…

* * *

Потянулись долгие дни, похожие один на другой. Купава то проваливалась в черный сон, то, очнувшись, принималась горько плакать. Гуннар решил на время оставить девушку в одиночестве. Девчонке следовало выплакать горе, чтобы затем вернуться к жизни. Время лечит даже самую тяжелую печаль, уж это варяг знал отлично: ему встречались женщины, пытавшиеся наложить на себя руки после того, как на их глазах погибали близкие люди. Но спустя некоторое время они становились послушными рабынями, а их ласки развлекали Гуннара до тех пор, пока он ими не пресыщался и не продавал новым хозяевам. И эта девчонка также когда-нибудь успокоится и превратится в любящую, послушную жену.

Через пару недель слезы девушки и впрямь иссякли.

Вернувшись из мира печали в мир людей, Купава вышла из шатра и глубоко вздохнула. Ладья мерно покачивалась, и в такт ей кружилась голова. Сдерживая подступившую к горлу тошноту, девушка приблизилась к корме и задумалась о своей дальнейшей судьбе. Единственно правильным решением ей казалось уйти в монастырь, коленопреклоненно отмаливать свои грехи и возносить молитвы Господу о душах Глеба и Позвезда. Только сперва следовало убедиться, что с батюшкой, матушкой и братцем все обстоит благополучно. А потом… все равно, что будет потом.

Очень бледная, даже зеленоватая, Купава смотрела пустыми глазами на небо, реку, поле, лес и шептала холодными губами, словно заклинание:

— Нет его — нет и меня. Все есть — и небо, и земля, и вода. Только нет больше нас.

Новый приступ тошноты прервал ход мысли… Перед глазами поплыли искрящиеся звездочки… И Купава внезапно прижала ладони к запылавшему лицу. Матерь Божья, заступница! Как она сразу не догадалась, что с ней происходит! Ночь любви не прошла бесследно, и теперь под сердцем Купавы бьется еще одно сердечко — дитя Позвезда. Судьба подарила ей горькое счастье… Отныне она не одна и должна жить для этого ребенка, в память о любимом.

Девушка затуманенным взором окинула мелькавшие перед ней берега: вдоль реки протянулись целые рощи трепещущих на ветру длинноволосых ив, и среди зелени их ветвей в прозрачной дали виднелись залитые солнцем луга, равнины, маленькие деревушки и села в обрамлении кружевных деревьев и высокое чистое небо, которое впервые за последние дни принесло девушке душевное успокоение.

* * *

Вскоре течение реки иссякло, и варягам пришлось через волоки перетаскивать свои драккары в Днепр. Зато теперь перед ними была открыта прямая дорога в Киев. Киев… Как часто думала Купава о нем в чужих краях и вот теперь спешит к нему на чужеземном корабле под звуки воинственных песен.

Когда на пути показались высокие холмы Смоленска, Гуннар велел своим дружинникам как зеницу ока стеречь девушку, а сам добавил в. питье Купаве маковый отвар, чтобы пленница крепко спала до тех пор, пока ладьи не минуют Смоленск. Он опасался, что Купава, оказавшись в местах, где погибли оба ее жениха, может наложить на себя руки. Но девушка, пробудившись ото сна, лишь с горькой тоской долго смотрела вдаль — туда, где еще можно было рассмотреть высокие стены огромного города.

Могучий Днепр легко катил к морю свои воды, неся в своих ладонях варяжские ладьи, украшенные резными птицами, морскими чудовищами и пучеглазыми водяными. В прохладных лесах, окружающих реку, без умолку пели неугомонные птицы, прыгали с ветки на ветку легкие белки, и даже на драккарах были слышны запахи сладкой земляники и горькой полыни.

Все было спокойно на ладьях, сильные воины не разгибались день и ночь, не выпускали из могучих рук тяжелые весла. И лишь когда пряталось солнце за леса и становилось слышно, как соловьи поют на берегу, суровые варяги поднимали часть весел ввысь, и драккары медленнее шли по течению. Осторожный Гуннар предпочитал не высаживаться ночью на берег.

И чем дальше спускались по течению ладьи, чем бархатнее становилось ночное небо, тем сильнее тосковала Купава о погибшем счастье и все чаще выходила по ночам из своего шатра и слушала, как в темноте неугомонно плещет вода, в которой играет отблеск далеких звезд…