и менее были способны выносить эту тяжесть и стремились бежать из своего сословия, и, таким образом, один из главных и наиболее необходимых органов муниципальной жизни был поражен болезнью и смертью.

Состав общества видоизменяется, и если мы бросим на него взгляд накануне германского нашествия, в самом конце IV века, то нашим глазам представится следующая картина. В городах живет сословие плебеев, которое пользуется свободой, но вот уже в продолжение 5–6 поколений они беднеют и вымирают. В деревнях живут два многочисленных класса: рабов (servi) и зависимых людей (tributarii, coloni – о них речь впереди), признаваемых лично свободными, но прикрепленных к земле и вполне закабаленных хозяевами. Поверх этой толпы несчастных и обездоленных, если не считать очень немногих остающихся мелких собственников, возвышается только один небольшой по числу, но всемогущий по значению класс крупных земельных собственников, которые носят название римских сенаторов.

Действительно, ужасно положение государства, в котором незначительное число магнатов захватили в свои руки, во-первых, всю землю (путем ли купли, за долги ли, или просто насильственным захватом) и все капиталы и таким образом держали большинство населения в экономическом рабстве, а во-вторых, – как римские сенаторы, так и defensores, заменившие во второй период истории провинциальной жизни прежних декурионов и дуумвиров и имевшие преобладающее значение и в куриях, и в провинциальных сеймах, – имело исключительное право на власть политическую»[37].

И мы должны сказать, что характеризованное нами только что падение класса мелких земельных собственников и городского управления – этих зачатков экономического благосостояния и политической свободы отдельных общин империи – и поглощение этих благодетельных учреждений имперской земельной, политической (служилой) аристократией римских сенаторов, магнатов, должно быть поставлено в ряду самых важных причин падения Римской империи.

* * *

Обращаясь к дальнейшему исследованию причин падения Римской империи, мы должны остановиться еще на христианстве и определить его участие в историческом процессе разложения античного общества. Тот поверхностный взгляд на историческое дело христианства, который был высказан Гиббоном, взгляд легкомысленный и бросающий некоторую тень на капитальный и замечательный труд высокодаровитого историка,23 конечно, должен быть оставлен. Мы должны признать, что само вероучение новой религии диаметрально противоречило всему античному не только нравственному, но и социальному строю, и усилия первых христиан сами по себе подрывали основы муниципального порядка, последней жизненной силы империи. Это ясно и прекрасно объяснено у Фюстеля де Куланжа и у Ренана («Mark Aurèle»).

В III и IV столетиях, говорит Фюстель де Куланж, замечается упадок муниципального строя. Нужно искать его причины не в тирании центральной власти, которая не виновна в болезни, постигшей городское самоуправление, а в другом явлении.

«Нужно помнить, что в эту эпоху совершилась религиозная революция, которая должна была поселить большую смуту в муниципальной жизни. Как известно, в первые века империи каждый город имел свое особое божество, избирал для исправления богослужения своего жреца, точно так же, как избирал своих ежегодных магистратов. Управление общиной соединено было с религией. Общественные торжества были религиозными церемониями. Игры цирка и театральные представления составляли часть культа. Муниципальные должности декурионов до известной степени схожи с жреческим достоинством: они председательствовали на религиозных празднествах, делали большие пожертвования в пользу храмов для поддержания культа.

В течение III века христианство стало быстро распространяться и особенно между средними классами общества, между мелкими землевладельцами, из которых и состоял класс куриалов. Естественно, что новая религия запретила своим последователям исполнять языческие обряды, а запретить приносить жертвы богам значило то же самое, что запретить быть декурионом и вообще исправлять какую бы то ни было муниципальную должность… Таким образом, христианам невозможно было вмешиваться в муниципальную жизнь: городская община была языческой, и церковь объявила ей войну. Что из этого вышло, легко отгадать».

«Христианин сначала отказался от исполнения муниципальных обязанностей, потом отказался от звания декуриона. Чтобы остаться христианином, он должен был перестать быть гражданином. Тогда устрашенное правительство стало издавать суровые законы, стало возвращать беглецов в курии; определяло как обязанность, что каждый собственник земли в 25 югеров должен быть куриалом. Христианин продал свою землю, отдал ее в пользу церкви, сделался бедным; законы воспретили эту продажу и эти пожертвования. Они пригвоздили человека к курии, они принуждали всех быть магистратами по очереди. Тут-то и потерял силу муниципальный строй. Муниципальные обязанности, как невыносимая тяжесть, давили не только на материальные средства, но и на совесть христианина. Их возненавидели, их проклинали. Страстное сочувствие обращено было к церкви, курия же внушала только отвращение. Смертный приговор муниципальному строю в его прежнем виде был произнесен: он погибал, несмотря на строгие меры императорского правительства, направленные к его поддержанию».

Таким образом, Фюстель де Куланж наглядно объясняет связь между распространением христианства и падением муниципального строя.

Еще лучше, яснее, глубже и художественнее изображает Ренан этот интересный процесс внутренней социальной жизни империи. Большой отрывок из его последнего сочинения «Mark Aurèle»24 мы позволим себе привести в переводе.

«По мере того как Римская империя приходила в упадок, христианство поднималось. В продолжение III в. христианство сосет, как вампир, древнее общество, подрывает все его силы и приводит его к тому общему расслаблению, против которого напрасно борются патриотические императоры. Христианству незачем было нападать открытой силой: достаточно было только запереться в своих церквах. Оно мстит за себя, переставая служить государству, ибо оно удерживает почти для одного себя основания (принципы), без которых государство не может существовать. Это та самая великая война, которую ведут против государства наши консерваторы. Армия, магистратура, общественная служба имеют нужду в известном количестве серьезных и честных элементов. Когда классы, которые могли бы доставить эту серьезность и эту честность, замыкаются в воздержании, страдает все тело.

Церковь в III в., захватив в свою пользу все, истощает гражданское общество, отнимает у него кровь, водворяет в нем пустоту. Малые (христианские) общины убили большое (римское) общество. Античная жизнь, жизнь вполне внешняя и мужественная; жизнь, проявлявшаяся в военной славе, героизме и цивилизме, жизнь форума, театра, гимназий – побеждена жизнью еврейской, жизнью антивоенной, любящей тень, жизнью людей бедных, сидящих взаперти. Политика не предполагает людей слишком отделившихся от земного. Когда человек решается искать только неба, он не имеет здесь, на земле, отечества. Нацию составляют не монахи или аскеты; ненависть и презрение к свету не готовят к борьбе с жизнью. Индия, которая из всех стран наиболее погружалась в аскетизм, представляет с незапамятных времен землю, открытую для всех завоевателей. То же самое в некотором отношении было с Египтом. Неизбежное последствие аскетизма есть то, что он заставляет рассматривать все не относящееся к религии –