Уверенный вид, бодрая улыбка. Прическа – волосок к волоску, маникюр на ногтях. Что еще? Платье – богатое, но неброское, на безымянном пальце – перстень с карбункулом; туфли с серебряными пряжками.

И, конечно, окуляры. Черные, будто в саже. Глаза – зерцало души, а посему незачем в него глядеться любопытным партнерам.

– В штосс? Право, никакого разнообразия! Никто не желает в бульот? Жуткая память о якобинском терроре! – говорят, эту игру изобрели смертники Консьержери. Ничего сложного, можно впятером или втроем… Ну, как хотите. Если иных претендентов нет, я банкую.

Едва шумный Радом остался за спиной, из-за туч выглянуло солнце, заскучавшее от долгих дождей. Заиграла в прорехах небесная синь, мир Божий улыбнулся от радости…

Застонал Казимир Волмонтович, губу закусил, чтобы криком не изойти. Словно бритва, резанул свет по глазам. В лесу кроны деревьев спасали, в село он с темнотой выбирался; шел по городу – в тень прятался. Выходит, не простил его Отец Небесный? Не отпустил грехи? Кому солнечный свет не мил? Ясное дело кому…

Х-холер-ра!

Сжалился Всемогущий, задернул синий полог. Хотел князь «Pater noster» прочитать, да не смог. Спеклись губы.

В ближайшем городе завернул пан Игрок в аптеку, приобрел окуляры со стеклами, темными, как ад, и в запас две пары купил. Заодно в соседнюю лавку зашел – трость по руке подобрать. Вещь с немалой пользой. К цивильному платью сабля не подходит; вражью форму одевать – противно, родную уланскую – опасно. Да и что за карточных дел мастер со смертью в ножнах? Трость же в умелых руках чудеса сотворить может.

И поехал пан Игрок за неверной Фортуной – от города к городу, от гостиницы к отелю, через постоялые дворы и дорожные харчевни. Дело обычное – у простаков лишние шеляги отбирать. Честная игра, не придерешься.

Пан Игрок не мухлевал. Играл наверняка – и не слишком долго. Если спрашивали, пояснял: в этом – великая картежная мудрость. Не следует играть более двух часов кряду, ибо рассудок утомится и силы жизненные иссякнут. За обеденным столом засиживаться тоже опасно, нутро лишним весом обременять.

С ним не спорили – час игры с удачливым чужеземцем, и тот утомлял до желтых пятен под веками. Пан Игрок кивал с сочувствием: сами, мол, видите. Его партнерам, пытавшимся играть в дружной кумпании, еще хуже приходилось. Один шустрик дважды на подхвате побыл – и в ударе свалился. Вздохнул пан Игрок, сунул лекарю в ладонь русский червонец…

Вкусен был шустрик, нечего сказать.

Хорош!

И лишь самый глазастый, людям напрочь не верящий соглядатай засек бы, что путешествует пан Игрок кругами да восьмерками. Хоть и крив путь, а на запад ведет – в Саксонию, в славный город Дрезден. Туда, где ставка Наполеона Первого, где стоит 8-й уланский полк князя Радзивилла.

Пан Игрок не торопился. Не потому, что на войну не хотел – потому что не было войны. В первой же немецкой газете прочитал он про перемирие. Переговоры в Праге, мирные предложения австрийского цесаря… Иди знай, чем кончится! – пальбой или гульбой с шампанским.

– Пароли пэ, майне геррен? Ах, как славно! Значит, гнем углы…

Кто вернется в славный 8-й уланский? Поручник, пропавший без вести, или поганый wampir, на которого свинец тратить грех? Медлил пан Игрок, присматривался – к миру, к людям, к себе. Чужим стал ему мир Божий, едва терпел. А он от мира кус пожирнее отрывал: сперва мясо, после – кровь, теперь – азарт людской.

Как-то встретилась ему статья о жуткой резне на Радомской ярмарке. Налетели на город разбойники из зеленого леса, крови пруд напустили – да сами и попались. Кого повесили, кого в Варшаву отослали. Один душегуб якобы оказался упырем, чему просвещенный репортер, ясное дело, не поверил.

Сказки это народные, volklor.

Пан Игрок не стал бы репортера разубеждать. Сказки, конечно. А что сил у него с каждым днем прибавлялось, хоть кочерги гни, что шепот за версту слышал, боли не боялся – так этому профессора враз научное объяснение подберут. Да и кому до того дело? Разве что Бригиде…

Читал он немецкие газеты, за австрийские вдвое переплачивал. Нет, не писали журналисты про баронессу Вальдек-Эрмоли.

– Семпель, майне геррен. Да-да, просто семпель. Опасно объявлять игру при шансах, не достигших самой точной вероятности выигрыша. Чем бездумно рисковать, лучше уж ставить на руте. Играем?

Однажды в маленьком Вайсвассере, что стоит посреди древней лужицкой земли, решился пан Игрок – ступил на порог храма Божьего. Ждал беды, но вышло, словно и не упырь он, а простой человек. Боясь поверить, шагнул к алтарю; крест сотворил. Милостив Господь, авось, не погонит из дома Своего.

Красив был храм – давний, готических времен. В стенах – мраморные плиты с именами почивших, в нишах – святые да архангелы. А в окнах – чудо-витражи, видение Рая из стекла и свинцового переплета. Залюбовался пан Игрок дивной красотой, снял постылые окуляры, молитву зашептал. И – услышал Господь. Ударил солнечный луч в цветное стекло, преломился через витраж; ворвался в храм, вонзился в грудь, в лицо, в сердце…

Не помнил пан Игрок, как из Дома Божьего выбрался.

Все еще упырь, холера!

Успокоился, пасьянсом жизнь свою разложил. Тут сомнения и накатили. Вспомнилась байка хлопская про мертвяка, что в родную хату с погоста возвращается. Много зла от беспокойного. Вот и ему, князю Волмонтовичу, что в войске делать? Вражью кровь цедить через губу? Генералов в картишки обыгрывать?

Или просто жрать всех подряд – сырыми?!

А новости валом катили. Конец перемирию, вновь дороги гудят под сапогами солдатскими. Хочешь, не хочешь, а честь велит к своим, в Дрезден, сворачивать.

– Соник, майне геррен. Игра! Благодарю за вечер…

Лишь пан Бог ведал, куда бы сомнения завели, но решилось дело в одно утро – просто и чисто. В попутном селе стоял казачий отряд – лихие наездники в шапках с красным верхом. Зла никому не делали, но смотрели волками. И пан Игрок посмотрел.

Ахнул.

Клинок! – отцовский, фамильный, родовой!..

Своего убийцу он не узнал – то ли другой казак трофеем гордился, то ли кровью память смыло. И размышлять не стал – вышел из дилижанса, поправил окуляры. Вечер на дворе, до ночи рукой подать. Ночь – наше время, упыриное!

Убивать казака не захотел – связал, кинул поперек конской спины. Так и выехал к первому французскому аванпосту – двуоконь с пленником, с заветной саблей у седла.

Карты бросил под конские копыта.

Игра, майне геррен!

Клевета сильней кинжала, клевета страшней свинца,

Трепещите, ожидая в муках смертного венца!

– Ария дона Базилио, – констатировал солдатик в шинели с черным кантом. – «Севильский цирюльник». Сюжет якобинца Бомарше, композитора забыл.