А утром 16 апреля, то есть всего через несколько дней, появилось известие о том, что на Одере началось массированное наступление Красной армии. Не прекращались телефонные звонки из командного пункта в Цоссене по номерам установленного в канцелярии коммутатора вермахта[126], из бункера и генштаба Гитлера. Напряжение в бункере достигло апогея. Постоянно спорили между собой генералы Кребс и Бургдорф. Гитлер был переполнен энергией. В нечеловеческом напряжении, очень сильно уставший, он все еще держался.

Фронт был прорван. 20 апреля в день, когда Гитлеру исполнялось пятьдесят шесть лет, советские танки подошли к окраинам Берлина. Город был практически окружен. Накануне, а может быть, даже в тот же день кто-то из спускавшихся в бункер сообщил, что уже слышны раскаты приближающейся артиллерии.

Военное совещание началось с опозданием против обычных трех часов. В центральном коридоре собралось очень много народу, должно быть, больше двадцати человек. Я успел заметить Геринга, Гиммлера, Бормана, Дёница, Фегеляйна, Кейтеля, Риббентропа, Шпеера, Йодля, Кребса, Бургдорфа и кого-то еще. Адъютанты спустились несколько раньше остальных. Все близкие были там, почти в полном составе. Стояли все вместе, в последний раз собравшись вокруг шефа в этой уже обреченной жизни. Не знаю, как верховные руководители рейха поздравляли в тот день Гитлера. Все, что я могу вспомнить, это что в тот самый вечер, вскоре после совещания, Геринг поспешно ушел. Он решил той же ночью выехать на юг, где жили в безопасности в горах Оберзальцберга его жена и дочь.

Это был первый из многочисленных отъездов. Гиммлер, Дёниц и Кальтенбруннер не замедлили последовать его примеру. Самолеты были всегда наготове. Машины собирались в караваны, чтобы в самое ближайшее время выехать из города, до того как все дороги будут перекрыты. Адъютант Гитлера по военно-морскому флоту Карл Йеско фон Путкамер вместе с двумя солдатами был отправлен в Бергхоф, чтобы уничтожить все хранящиеся там документы. Сумятица улеглась. Я, кажется, даже не выходил в ту ночь из бункера. Ко мне никто не заходил. Обстановка была похоронная. День рождения Гитлера стал началом конца.

Если я ничего не путаю, то уже на следующий день советские войска вступили в центр Берлина. Артиллерийский огонь сметал все. Гитлера я в тот день почти не видел, но, судя по всему, он был особенно подавленным и на грани нервного истощения.

Я очень беспокоился о жене и дочурке. Поскольку я был обречен оставаться в бункере под ураганным огнем противника, я постоянно звонил им по телефону. Несколько дней тому назад они переехали в Рудов, в южную часть города, к своим родным. По сравнению с нашей квартирой в Карлсхорсте, на востоке города и на расстоянии нескольких километров от передовых отрядов Красной армии, это было гораздо более безопасное место[127]. Вечером 21 апреля, около полуночи, я в очередной раз попытался дозвониться до них. Расстояние между канцелярией и домом в Рудове не превышало пятнадцати километров. И тем не менее сигнал не прошел. В первый раз за всю мою жизнь я не мог связаться с женой. Я не на шутку перепугался. Пытался снова и снова, десятки раз, но так и не дозвонился. Полночь миновала, и в бункере воцарилась тишина. В соседней комнате на походной кровати спали, раскатисто похрапывая, двое часовых. Через некоторое время я узнал, что выведен из строя регулятор центральной телефонной сети в Брице, на юге Берлина. А именно через него проходили звонки в Рюдов. Что делать? Не особо веря в успех, я постарался наладить связь с диспетчерами из Мюнхена, которых я очень хорошо знал, так как часто приходилось с ними связываться по долгу службы. Я знал, что их линия в состоянии поддерживать около 280 одновременных телефонных соединений. Меня соединили. Первому же попавшемуся коллеге я рассказал о своей беде, и внезапно в наш разговор вмешалась телефонистка, которая занималась межгородом. Она учтиво предложила попытать счастья. Я дал ей номер, по которому, возможно, находилась моя жена. Я особо ни на что и не надеялся. И все же через минуту в трубке послышался голос Герды: она не спала.

22 апреля ко мне зашел наш начальник Франц Шедле. Он сказал, что может обеспечить мне место в одном из последних улетающих из Берлина самолетов и что времени до отлета у меня как раз хватит, чтобы съездить за женой и дочкой. Я вышел из бункера, сел в машину, которая была предоставлена в мое распоряжение, и со всей возможной скоростью помчался через превращенный в руины город.

Герда отказалась. Она не хотела оставлять своих родителей одних, да и наша дочь в любом случае была нетранспортабельна. У нее был сильный жар, около 40 градусов. Мы расстались в глубокой тоске. Я пообещал вернуться через несколько дней. Я тогда даже представить себе не мог, что в следующий раз увижу жену и дочь только через десять лет, вернувшись из советского плена.

Вернувшись обратно, я сразу пошел к Францу Шедле в подвалы Новой канцелярии, чтобы сообщить ему о нашем решении остаться в городе. Он поспешно освободил зарезервированное для меня место, чтобы отдать его кому-нибудь другому. Едва я успел устроиться в помещении коммутатора, как ко мне пришел то ли Хентшель, то ли Рецлаф. Тот день был полон событиями. Военное совещание прошло очень бурно. В тот момент, когда военные эксперты докладывали о катастрофическом положении на фронте, фюрер приказал части участвующих в собрании немедленно покинуть помещение. Встреча продолжилась при закрытых дверях. По бункеру поползли слухи о том, что Гитлер в ходе этого заседания впервые объявил о том, что война окончена, что он ни за что не уедет из Берлина и покончит с собой[128].

В бункере царило спокойствие, напряжение улеглось. Возможно, свою роль в этом сыграло решение Геббельса переселиться в комнату в глубине бункера. Его вещи уже переносили. Адъютанту Юлиусу Шаубу было поручено уничтожить содержимое сейфа Гитлера, а тем же вечером он должен был вылететь в Бергхоф, чтобы и там сжечь все личные документы.

Вскоре в коридоре появился Бойгст, радиотехник, и передал своему начальнику Хайнцу Лоренцу телеграмму. Лоренц в абсолютной тишине прочитал депешу и молча пошел в переднюю фюрера. Бойгст казался крайне взволнованным. Я подошел к нему поинтересоваться, в чем дело. Он сказал, что получил сообщение от союзников с просьбой, чтобы Берлин продержался еще как минимум две или три недели. По его мнению, это был верный знак того, что чересчур быстрое продвижение советских войск вызвало раскол среди антифашистской коалиции. В его глазах светился огонек надежды. Когда Лоренц вышел от Гитлера, я повторил ему свой вопрос, и он поведал мне о содержании телеграммы.

— Что по этому поводу думает шеф? — поинтересовался я.