Доктор слушал его с удивлением, которого, однако, не успел выразить, так как в этот момент к ним подошел его приятель Хроот и страховой агент.

— Я окончил осмотр, господин Бирфринд, — сказал комиссар, — и хотел бы спросить вас кое о чем.

Глубокий блеск в глазах издателя быстро погас, он стал усердно кланяться и ответил обычным голосом:

— Пожалуйста, господин комиссар! Спрашивайте, господин комиссар! Все, что я могу сделать, чтобы помочь вам изловить виновника, будет сделано.

Комиссар кивнул головой.

— Вы, конечно, уверены, что здесь поджог?

— А что же может быть другое, господин комиссар? Неужели я владел этим домом десять лет, чтобы поджечь его? Разве я не тушу сам каждый вечер свет? Разве я не обхожу весь дом сверху донизу, прежде чем ложиться спать? Здесь поджог.

— Да, конечно, — медленно проговорил комиссар. — Здесь поджог, в этом не может быть никакого сомнения. Я установил три различных места поджога. Подожгли ночью, когда вы спали. Вы крепко спите?

— Я сплю сном праведника, господин комиссар.

— А, кроме вас, может кто-нибудь войти в дом?

— Никто, господин комиссар.

— Тогда, значит, это было устроено через окно. В такой туман, какой был вчера, это не трудно сделать незаметно. А теперь ответьте на самый важный вопрос: имеете ли вы основание подозревать в этом какое-либо определенное лицо?

Глаза Бирфринда вспыхнули, как головешки под пеплом.

— Подозревать, господин комиссар, — прошипел он, — подозревать? Кого я мог бы подозревать? Я человек мирный, у которого нет других врагов, кроме тех, которых создает ему его профессия. И кого я могу подозревать?

— Ваша профессия? — повторил Хроот, подняв брови, — разве ваша профессия создает вам врагов?

Голос Солема Бирфринда стал резким:

— А разве авторы и издатели не природные враги, подобно огню и воде? Разве не ведут они вечную войну за превосходство, хотя они и зависят друг от друга?

— Гм… — ответил комиссар. — Но воюя, они, по крайней мере, не имеют обыкновения заходить так далеко, чтобы пускать в ход огнеметы!

Солем Бирфринд замолчал, но выражение лица его было красноречиво.

— У меня уже есть своя собственная теория относительно пожара, — продолжал комиссар. — Но для того чтобы принять во внимание все возможности, я хотел бы спросить у вас вот что: можно ли допустить, что кто-либо имеет материальную выгоду от пожара?

В ответ на это Солем Бирфринд вытащил из кармана лист бумаги. Это был печатный текст договора. Он молча ткнул на параграф, который доктор прочитал через плечо: «…издания, попорченные огнем, водой или потерпевшие какое-нибудь другое наружное повреждение, должны быть перепечатаны или оплачены гонораром как проданные».

— Ни в какой другой стране нет такого пункта, господин комиссар, но у нас в Голландии он есть.

Хроот присвистнул, бросив взгляд на доктора.

— Гм… А ведь не все книги расходятся одинаково хорошо. Романы и рассказы еще туда-сюда — правда? Но стихи?

Солем Бирфринд, не отвечая, пожал плечами. Но его глаза сверкали.

— Какие поэты издавали стихи в вашем издательстве?

В этот момент к пожарищу подошел неожиданный посетитель. Это был почтальон. Подавая письмо Солему Бирфринду, он воспользовался временем, чтобы оглядеть развалины. Когда издатель читал письмо, его ноздри дрожали. Затем он молча передал его комиссару:

Господину издателю Бирфринду.

Я прочитал о пожаре. Согласно договору, Вы обязаны или уплатить гонорар, или перепечатать поврежденное издание.

Так как Вы, наверное, предпочтете пустить печатный станок в ход скорее для «Мадонны спальных вагонов», чем для действительно ценной литературы, то прошу Вас приготовить мне мой гонорар.

Фердинанд Портальс.

Комиссар ударил одним своим кулаком по другому.

— Весь осмотр был, собственно говоря, излишним. Где он живет? Дайте мне его адрес — поскорее!

Тяжело дыша, как такса на состязаниях с двумя большими догами, доктор Циммертюр быстро пошел по пятам представителей правосудия и страхового общества.

Певец «Золота и огня» жил на Амстельстрат — совершенно верно, но его не было дома. Его никогда не бывает дома? О, нет, очень часто, но как раз сейчас его нет. В последний раз его видели вчера вечером часов в девять, но потом он удовлетворял свои какие-то другие желания — это слышали живущие в нижней квартире, а следовательно, он ночью заходил домой. Никто не обратил внимания ни на то, когда он вышел из дома снова, ни на то, куда он пошел, но можно было заполнить пробелы гипотезами, как это принято в каждой науке. Где он обычно ел? Ел ли он вообще? Вероятно, ел, но жильцам дома было так же трудно застать его за этим занятием, как увидеть живого белого единорога. Зато выпить он, без сомнения, любил, и все соседние кабачки пользовались его симпатией, но там вряд ли можно было узнать какие-либо подробности о его привычках, и во всяком случае, похвал там ему не расточалось.

Выйдя на улицу с такими сведениями, три разведчика расстались. Поверенный страхового общества передал дело в руки комиссара Хроота и отправился домой; комиссар пошел обследовать по очереди кабаки, которые ему указали, а доктор Циммертюр повернул к погребку Белдемакера.

— Это дело перестало интересовать вас?

— Вовсе нет, милый Хроот, но я составил уже себе теорию.

— И потому вы считаете дальнейшее расследование излишним?

— Да.

— Что же это за теория?

— Могу сейчас же рассказать вам ее. Вы читали письма Ибсена?

— Нет.

— В них говорится только об экономике. Он ввел экономический императив в отношения между поэтами и издателями. И все шло хорошо. Но когда издатель начинает… Так, значит, я иду в погребок.

Комиссар в недоумении посмотрел на него.

— Может быть, вы несколько поясните ваши слова?

— Нет, моя теория может оказаться ошибочной, и если бы я помешал вашим поискам, я мог бы нарушить ход правосудия. Мы встретимся с вами в погребке.

Так они и сделали. Часов около семи вечера Хроот застал своего приятеля за полбутылкой вина, а две бутылки были выпиты раньше, о чем свидетельствовали две свинцовые шапочки.

— Вы пришли вовремя, — сказал доктор, — так как это вино действительно возбуждает большой аппетит. — Если вы еще не нашли его, приглашаю вас пообедать со мной.

— Спасибо, — угрюмо ответил комиссар. — Ничего не имею против.

— А после обеда, — продолжал доктор, — мне будет очень приятно показать вам такое место, которого вы наверняка никогда не видели.