Вот он пересекает школьный двор. Вот поднимается по стертым ступенькам крыльца. Перед дверью – решетка. Зеленая краска облупилась и крошится. Внешняя дверь с тугой пружиной. Внутренняя – легкая, с весело звенящим стеклом. От двери отец привычно поворачивает направо, идет вдоль окон длинного коридора и упирается в большую тяжелую дверь, обитую красным дерматином. На ней цифра «1» и табличка «Приемная». Дальше комната с тремя столами, за которыми никогда никто не сидит, низкий журнальный столик с вечными конфетами и печеньем, шкаф с методичками и журналами. Дверь налево (всегда открытая) – завуч, направо (чаще закрытая) – директор. У Надежды Валерьевны на полу огромный красный ковер с причудливыми белыми завиточками. Такими, наверное, были ковры-самолеты в восточных сказках. Но этот ковер уже никуда не полетит, потому что он придавлен сверху массивным столом со стопками бумаг и тетрадок. Из-за этого нагромождения не всегда и заметишь невысокую худенькую директрису.

Отца впустят в этот кабинет. Надежда Валерьевна поднимет голову и будет долго внимательно на него смотреть. За ее спиной окно с тяжелыми бежевыми шторами, а в углу в гигантской кадке – пыльное утомленное растение, чего только не перевидавшее на своем веку. А поэтому говорить не стоит… Не стоит… Бесполезно.

Все бесполезно…

Пойти, что ли, навстречу отцу и сразу обо всем узнать? А то он уедет опять в свою клинику, а ты жди до вечера, мучайся неизвестностью.

Олеся резко встала и пошла в прихожую. Постояла около вешалки, тупо глядя на свою куртку.

Да, надо идти! Нельзя так стоять, столбом придорожным.

Маканина всунула одну руку в рукав куртки и замерла, вспомнив, что отец обещал вернуться и все рассказать.

Куртка упала к ее ногам. Олеся вернулась в комнату.

Как же невыносимо ждать! И кто мог подумать, что щелочной металл дает такие последствия…

Трень. Напомнил о себе телефон, заставив ее вздрогнуть.

Олеся силком заставила себя встать с кровати и выйти в коридор.

– Маканина? – Сухой голос Юрия Леонидовича ни с кем нельзя было спутать. – Галкин не у тебя?

От неожиданности Олеся сначала помотала головой, и только потом сообразила, что ее ответа не видят.

– Нет, – наконец произнесла она и, осмелев, спросила: – Что теперь будет?

– Ну, ладно, – оборвал разговор Червяков. – Завтра не забудь прийти в школу.

Трубка поперхнулась гудками.

Тук, тук, тук! Забарабанило сердце. Неужели ее и правда выгонят?

Олесю закружило по квартире.

Что делать? Что делать? Что делать?

«Хоть уберешься из этого курятника», – вспомнила она слова Сидорова. Ему-то легко рассуждать… А как он врезал Галкину! Тихоня, тихоня, и вот – нате вам…

Маканиной стало страшно. Так страшно, как никогда еще, наверное, не было. Что-то вокруг происходило странное, неуправляемое, не поддающееся объяснению, а потому ужасное.

Олеся подошла к окну, прижала разгоряченный лоб к стеклу. В воздухе кружились редкие снежинки. Зима. Белые ледяные звездочки бесшумно падают вниз, вертятся, ложатся на поседевший асфальт.

Маканина стукнулась лбом о стекло в попытке подальше выглянуть во двор. Там на лавочке кто-то сидел.

Галкин? Его везде ищут, а он…

Эх, жаль, отсюда ничего не видно. А если это и правда Серега?

Первым желанием Олеси было побежать на улицу и прогнать сидевшего на лавочке типа. Нечего ему тут делать! Пусть никогда не приходит!

Она уже сделала шаг от окна, но остановилась. Восьмой этаж, снег, она легко могла ошибиться. Да и что Галкину здесь делать? Он давно ушел, убежал куда глаза глядят или сидит где-нибудь со своими дружками, пиво пьет.

В ее воображении возникла странная картинка. Зима, вокруг – припорошенные снегом ели, из-под косматых лап подкрадывается темнота. В центре поляны разведен большой костер. На бревнах, окруживших огонь, сидят разбойники в драных ватниках. Галдят, пьют, разламывают лесную глушь редкими пистолетными выстрелами. Среди них – Галкин. Он так же весел и громогласен. В руке у него большой нелепый пистолет, какой был у Бармалея в детском фильме…

Почему-то бандиты, о которых столько рассказывал отец, представлялись ей именно такими.

Тянулись бесконечные секунды. Отец все не возвращался. Сидевший на лавочке человек давно ушел. На улице смеркалось.

Хлопнула дверь. Отец молча разулся и прошел в кухню. Маканина дернулась было следом, но остановилась. Она знала, что отца сейчас лучше не трогать. Если он молчит, значит, все обошлось. Или почти обошлось.

– Ольга!

Олеся поморщилась. Как же ей не нравилось это имя! Особенно сейчас. Хлесткое, грубое, некрасивое.

– Ольга!

Пришлось идти.

Отец сидел за столом и щедро сыпал сахар в кружку с чаем. Ложка, вторая, третья…

Неужто ее выгнали?

– Ты завтра пойдешь в школу, – произнес он тоном, не допускающим возражений. – И сама решишь свой конфликт с одноклассниками.

– А я-то тут при чем? – искренне возмутилась Маканина, падая на стул. Она ни секунды не считала себя в чем-то виноватой. Это все шуточки Васильева, это все происки Курбаленко!

– Если они себя так повели, значит, ты позволила им это сделать! – Отец, как всегда, был немногословен.

Ложечка звякнула о стенки кружки. Олеся завороженно смотрела на тонкие пальцы отца. Вот он перестал размешивать сахар и придвинул Маканиной вторую кружку. Олеся обхватила ее горячие бока ладонями, теплый парок приятно коснулся щеки.

– Я завтра никуда не пойду! – Взглянуть на отца она боялась. – Я ничего не делала! Это они…

Стол придвинулся к Олесе, больно ткнув ее столешницей под ребра – до того резко отец встал.

– Не надо разрушать то, что у тебя есть. – Отец перегнулся через стол. Говорил он негромко, но лучше бы уж кричал. Потому что эти тихие слова били больнее крика. – Собирать обратно будет нечего. Учись думать, учись помнить, что у тебя не только сегодняшний день. Есть прошлое, и еще многое ждет тебя впереди. Ты меня понимаешь? И если ты сейчас это не исправишь, то потом поздно будет.

Трень! Некстати ворвался в их разговор звонок телефона.

Олеся вздрогнула. В голове больно кольнуло. Кто бы это мог быть?

Тинк, танк. Тревожно застучали часы.

После горячей чашки трубка была неприятно холодна.

– Олеся? Здравствуй. Это Анна Сергеевна, мама Сергея Галкина.

В душе ее что-то оборвалось, желудок возмущенно забурчал. Краем глаза Маканина заметила – отец вышел из кухни, стоит в коридоре. Смотрит.

– Извини, что я звоню. – Анна Сергеевна говорила быстро, словно боялась, что ее перебьют, не станут слушать. – Мне сказали, в школе что-то произошло.