Макарович сидел молча. Все его мысли сейчас вертелись вокруг красивого самовара и председателя сельпо Погремушкина.

— Экий неповоротень, сом обомшелый, — бормотал про себя Макар Макарович, — сколько раз предлагал: давай откроем в колхозе свою чайную. А он и в ус не дует. Подожди да погоди… А как бы было хорошо попить зимой чайку под завывание метели!

Макар Макарович живо представил себе уютный зал, длинный стол с самоваром на середине, поджаристые, с хрустящей масляной корочкой пышки, кипяток с ароматным грузинским чаем и, проглотив набежавшую слюну, мечтательно вздохнул.

Между тем самовар весело засвистел, запыхал, как паровоз, струйками пара, и на столе появились стаканы с заваркой, большая тарелка, груженная доверху пышками.

Злость с Макара Макаровича как рукой сняло. Он удовлетворенно потер руки, взял вилку, привычным движением ткнул в тарелку и застыл с широко раскрытым ртом и вскинутыми на лоб бровями.

— П-п-пазвольте! Что вы подали?

Услышав грозный голос, девушка подбежала к столу:

— Как что? Пшеничные пышки!

— Нет, вы мне официально скажите, что это? — настаивал Макар Макарович.

— Гражданин, я же вам официально сказала, что это пшеничные пышки…

— Пшеничные пышки, говорите? А вот я вам сейчас покажу и пироги и пышки. А ну-ка, подайте мне жалобную книгу и пригласите сюда шеф-повара. Ишь ты, фокусники какие! Пекут черт знает что, а выдают за пышки. Думают, мы лыком шиты, не сможем отличить сову от вороны, а крупу от мякины. Э-э, нет, голубчики, ошибаетесь! Не те времена пошли. Мы, слава тебе, каждый год набиваем закрома пшеничкой. Эшелоны выдаем, так сказать, на-гора. Сотнями тонн ворочаем…

В таком возбужденном состоянии Макар Макарович через минуту-другую, пожалуй, начал бы оперировать цифрами в масштабе всего района, а потом, глядишь, и всей области, но тут появилась официантка и сухо сообщила:

— Шеф-повар сейчас придет, а жалобной книги нет.

— Как так нет? — подскочил на стуле Чупилка.

— А так, что жалобная книга в столе у директора, а директор уехал в райпотребсоюз на совещание.

Это сообщение повергло Макара Макаровича в гнев и смятение. Он широко распростер руки и обратился к притихшей публике:

— Вы слыхали, граждане? Слыхали, что делают отдельные несознательные элементы с нашим движущим фактором — критикой? Вместо того чтобы любить ее, уважать и приветствовать, они ее бац — и под сукно. Заперли в стол. Пудовый замок повесили. Да за эти штучки…

В зал чайной из-за кисейной шторы выплыла шеф-повар — грузная коренастая женщина в белом халате, с черпаком на поясе. Увидев ее, Макар Макарович подцепил на вилку пышку и двинулся навстречу:

— Товарищ повар, здравствуйте.

— Мое почтение.

— На каком основании, разрешите спросить, вы подаете вместо пшеничных пышек жареные лапти?

— Какие лапти, гражданин? Это обыкновенные пшеничные пышки, только…

— Никаких «только». Пусть эти черные, затхлые пышки едят черти с квасом… супоросые свиньи… а мне будьте добры подать наши, настоящие пышки.

— Постойте, постойте, — приложила ладонь ко лбу повариха. — Вы не из Крыжовки ли будете?

— Ну, из Крыжовки, а что?

— Вас величают, кажется, Макар Макарович… Чу… Чупилка?

— Допустим, что я Чупилка и есть. Что из этого следует?

— А то, уважаемый Макар Макарович, что садитесь тихонько за стол и ешьте молча, что вам подали. А не то осрамлю перед всем честным народом.

— Что значит «осрамлю»? Какое вы имеете право? Да за эти штучки…

— Ах ты, идол усатый! Ну, так держись же, голубчик. Я скажу о тебе словечко.

Повариха вскочила на табуретку и, высоко взметнув над головой черпак, крикнула:

— Граждане! Слушайте, отчего у нас в чайной такие пышки.

Все кто был в зале, обернулись на зов поварихи. Даже длиннобородый дед и тот отставил недопитое блюдечко и приставил к уху согнутую совком ладонь, чтобы лучше расслышать.

— Так вот, — начала повариха. — Все эти недели к нам поступала мука, смолотая из пшенички передовых колхозов. Тесто выходило пышное, игристое — на вожжах не удержишь. Пышки выпекались румяней зорьки. А вот намедни пришла к нам на пироги мучица из бригады Макара Макаровича Чупилки. Вот он тут топорщит усы, шумит, требует подать ему настоящие пышки. А из чего их прикажете печь, почтенный Макар Макарович? Откуда быть пышкам, когда это тесто не поднимают не только дрожжи, но и домкрат. Нам твоя мучица, товарищ Чупилка, боком выходит. Весь кухонный персонал в мозолях ходит. Товарооборот под удар поставлен. А все это, граждане, по халатности самого Чупилки. В то горяченькое время, когда в других бригадах убирали вовсю, Макар Макарыч чесал гашник, все трубил: «зелена», «не поспела». А потом под снег делянку пустил, чеши твою лысину.

Повариха обернулась к тому столу, где сидел любитель белых пышек Чупилка, но его и след простыл.

Последняя рецензия

Тракторист целинного совхоза «Березняки», новосел Иван Кукушкин, всем сердцем полюбил степную Кулунду и белокурую сибирячку Дашу. О своей любви и о горячих днях труда он три года писал лирическую повесть.

В день своей свадьбы Иван Кукушкин дописал последнюю страничку и вскоре привез рукопись в издательство «Крупная книга».

Директор издательства товарищ Канителин встретил молодого автора не холодно, но и не жарко. Отложив в сторону проект договора на издание чьей-то повести «Женская заколка», косо глянул на тоненькую рукопись пришельца, небрежно кивнул:

— Ну, что у вас? Выкладывайте. Слушаю.

— Да вот… повесть о героическом труде целинников написал, — смущенно проговорил автор, любовно прижимая к груди голубую папку.

— Приключенческая или фантастика? — уточнил Канителин.

— Нет, зачем же… Я живу в целинном совхозе. Все, что видел, о том и писал. — И автор принялся было рассказывать о своих товарищах — молодых целинниках.

Через пять минут товарищ Канителин безапелляционно прервал молодого автора:

— Что ж… оставьте. Почитаем.

— Большое вам спасибо, — благодарно поклонился Иван Кукушкин. — Когда можно приехать за ответом?

Канителин потер ладонью коротко подстриженный затылок.

— Да-а… этак… этак. В общем, заходите на следующий год.

— На следующий?! — обомлел Кукушкин. — Так долго ждать?

— А куда вам торопиться, молодой человек, — сухо улыбнулся Канителин. — Годом раньше, годом позже — не имеет значения. Была бы вещь. Хорошие повести ведь века живут! Так что — до нового года. Всех благ, молодой, человек.

На следующий год, как и было условлено, Иван Кукушкин пришел в издательство за ответом. Товарищ Канителин встретил его неизменным вопросом:

— Ну, что у вас? Выкладывайте, слушаю.

— В прошлом году я повесть сдавал и вот… пришел узнать…

— Какую повесть?

— «Зеленое море».

— Зеленое… соленое, — ухватился за лоб Канителин. — Ах, вспомнил! Это та приключенческая, о сером коте, бегающем по зеленой крыше?

— Нет, что вы. Моя повесть о целинных хлебах, — подсказал автор.

— Ах, да!