Какой-то человек в синем халате, должно быть, доктор или санитар, увидев, что она вся в крови, попытался отвести ее в машину. Хана оттолкнула его, бросилась назад — разгребать кучи мусора на первом этаже, где еще полчаса назад был популярный ресторан и обедали живые люди. Вдруг ей показалось, что она слышит плач Ахмеда. Звук опускался откуда-то сверху, из квартиры, в которую больше не вела ни одна лестница. Ахмед продолжал глухо, но настойчиво кричать. Потолок ресторана в том месте, где была комната Ханы, стал оседать и провалился вниз, образовав что-то вроде изломанной лестницы, по которой Хана вскарабкалась наверх. Крик доносился из угла, где большой кусок стены рухнул на упавший платяной шкаф.

Хана осторожно приблизилась к завалу и, отвалив кусок стены, толкнула его вперед. Наклонилась над шкафом и в темноте под кучей тряпок нащупала теплые губы Ахмеда. Осторожно перекатила шкаф набок, подняла маленькое тельце, прижала к себе крепко-крепко и привычным движением стала покачивать сына.

Ахмед почувствовал мамино тепло, успокоился, затих и уснул. Он не понимал, что произошло. Он ничего не знал про «умные» бомбы, про демократию, про тиранию, про войну.

Хана сидела на пыльной спинке шкафа, прислонясь к уцелевшему куску стены, и плакала тихими, счастливыми материнскими слезами, которые смывали кровь с ее лица.

Через час, уже отвезя Хану и детей (Риме сделали перевязку и отпустили домой) к брату, что живет неподалеку, Али деловито грузил уцелевшие вещи в минивэн.

«В чем мы виноваты? — монотонно, без эмоций, повторял он. — Что я плохого сделал Бушу? Чем виноват был Фаррис? Мы просто жили здесь. Буш хочет дать нам свободу и демократию. Но у меня больше нет дома. Это что — демократия?»

Далеко от улицы Эль-Шааб, в центральном бедном районе Эль-Кем, на развалинах своего дома сидит 19-летний мальчик с перевязанной головой. Его зовут Зейт Сабах. Его отец погиб на войне с Ираном в 1987 году. Его мать и две сестры — в больнице. В их дом днем раньше тоже попала «умная» бомба.

«Я не знаю, куда мне идти, — говорит Зейт тихим, глухим голосом. — Я не знаю, что будет с мамой и сестрами. Я не знаю, где мы будем жить теперь. У нас больше нет дома».

В небе, закрытом желтым песчаным туманом, слышен звук самолета. Метрах в семистах от нас падает тяжелая бомба. Земля содрогается под ногами. Звук бьет по ушам. Страх влезает в уши, проваливается внутрь. Зейт даже не поворачивается. Не слышит? Или привык?

Песчаная буря продолжается. Ночь опускается на город в полдень.

P. S. По сообщениям официальных властей, за первую неделю войны в Ираке погибли около 450 и ранены 4400 мирных жителей.

27 марта

Ахмед отпросился на день перевезти свою семью на север, подальше от приближающейся войны.

Среди журналистов тихая паника. Двое американских корреспондентов исчезли из гостиницы 24 марта в неизвестном направлении. Репортер Мэтью Мак'Алистер и фотограф Мойзес Саман, оба работают на газету «Ньюсдэй». Оба пропали из своих номеров или посреди ночи или рано утром в понедельник. Все их вещи исчезли тоже. Они ни с кем не попрощались и не предупредили, что собираются уезжать.

Источник в Министерстве информации говорит, что их попросили уехать из-за нарушения визового режима и что они собрались и выехали в Аман (Иордания).

Это все очень и очень странно. В Амане они так и не появились, а прошло уже два дня.

Несколько дней назад тоже без особого шума из Ирака изгнали CNN. Они располагались в нашей гостинице в торцевом люксе на 17-м этаже. Теперь это место до возвращения CNN унаследовала Александра, француженка, которая снимает для «National Geographic».

Номер огромный, и вся административная часть города как на ладони. Мы с Юрой теперь постоянно ошиваемся у нее, наблюдаем за бомбежками с высоты птичьего полета и поедаем рацион американской армии, припасенный здесь CNN в таких количествах, что они, видимо, рассчитывали на что-то вроде Ленинградской блокады.

Одна моя знакомая западная радиожурналистка поделилась со мной великолепным планом, как избежать быть застуканным за нелегальным пользованием спутника (телефона). Это на случай, если в комнату ломятся агенты безопасности, а ты как раз на линии.

Так вот, перед каждым репортажем, она снимает блузку и лифчик, и разговаривает по телефону в таком полуголом виде. Как только в ее номер начинают ломиться гориллы из ГБ, она спокойно подходит к двери и открывает ее.

Несмотря на поставленную задачу, агенты в жутком смятении.

Это же Восток все-таки. Они почти падают в обморок от увиденного. Она тем временем говорит: «Извините я была в душе, подождите минуточку». И закрывает дверь. Затем спокойно упаковывает телефон в сумку, как будто так и было. Одевает лифчик и вновь открывает дверь. Если гэбэшники все еще там, они в лучшем случае извинятся и скажут, что ошиблись номером. А в худшем обыщут комнату и убедятся, что телефон в сумке и в нерабочем состоянии. Вот так. Простенько и мило.

Надо взять на вооружение. Хотя… Нет, мне этот метод не подойдет. Или попробовать говорить по телефону без штанов? Нет, не сработает.

Проезжаю мимо гостиницы «Эль-Хамра» в центе Багдада. Окна и двери замурованы кирпичами. На каждой улице сейчас можно встретить дома и магазины с замурованными окнами и дверями.

Все. В нашей гостинице отключили централизованное электричество. Вода холодная подается на два часа в день. Видимо с целью заполнить бачки в туалетах. Правда, работает огромный центральный генератор, который находится где-то в подвале. Его энергия подается только для освещения коридоров и холлов гостиницы и для работы лифтов. В номерах света нет. Надеваю на голову портативный фонарик фирмы LL Bean и иду на поиски света. Очень скоро борьба за огонь оканчивается победой. Я нахожу неуловимого электрика Лейса, который за 120 долларов тайно проводит свет от лифтов в мою комнату на 4-м этаже, в Юрину комнату на 10-м этаже и в комнату моего коллеги Джона Данишевского на 17-м этаже. Просто, сердито и дешево, как план ГОЭЛРО.

На многих балконах, на крыше пандуса второго этажа и в садике во внутреннем дворе зарычали генераторы. Гостиница провоняла бензином, как автосервис на заднем дворе моего дома на ул. Правды в Москве. Родные запахи вызывают моментальный приступ сентиментальности, который легко глушится близкими раскатами взрывов.

Больше не работает международная связь. Репортажи, фотографии, разведдонесения и прочую информацию теперь можно передавать только по полузапрещенному спутниковому телефону.

В Багдаде ничего нельзя, но за деньги можно все.

Я не верю, что Саддама нельзя было купить. Вспоминаю советский анекдот времен «холодной войны» про парижских проституток. Гида, который все время таскает советскую делегацию по злачным местам, спрашивают, есть ли в Париже женщины, которые не продаются. Конечно, отвечает гид, только они стоят дороже.