Пулемет Кизелько немцы засечь не смогли.

Когда немцев отбили от парома и выбили из балки, они, отступая, пытались утащить своих убитых пулеметчиков. Но разведчики их отогнали. А тут еще и наши минометчики им подсыпали. Уходили они уже по разрывам мин.

Я пополз к разведчикам. Они показали мне немецкую плащ-палатку, в которую был завернут пулемет. Плащ-палатка была в пятнах крови и ружейного масла. Рядом на сошках стоял пулемет МГ-42 и плоские коробки с целехонькими лентами. Сказали: «Бери, лейтенант, это ваши трофеи». Но я отказался. У нас были свои пулеметы, и работали они исправно. «Тогда передайте нашу благодарность вашему станкачу», — сказали разведчики. «Благодарность я передам. Но и ваш „максим“ поработал хорошо».

Разведчики рассказали, что, когда немцы поднялись со дна балки и бросились в атаку, их «максим», замаскированный на опушке леса, ударил по ним кинжальным огнем. Для немцев это было неожиданностью. Пулемет они до начала атаки не обнаружили.

Я выглянул в балку. На дне ее лежало пять трупов немцев. Еще семь на подъеме, как раз напротив старой позиции пулеметчиков, и два возле кустарника, уже вверху. Эти двое почти добежали до окопа «максима». Смелая была атака. Тут врагу надо отдать должное.

Нужно заметить, что основу стрелковых взводов, пулеметных рот составляли, как правило, стойкие солдаты, бывалые, по нескольку раз раненные в боях и очень скромные русские люди. Ядро моего автоматного взвода состояло именно из таких храбрых людей. Я знал, что они ценят свою принадлежность к автоматному взводу.

Я спросил у сержанта-разведчика: «А вы никого не потеряли?» — «Мы пьяные на передовой не бываем и глупых потерь из-за этого не несем». Ответ разведчика многое прояснил мне о ночном происшествии.

На плацдарме нас никто, кроме 82-миллиметровых минометов, не поддерживал. Артиллерия, как я уже сказал, молчала. Авиации тоже не было. А минометчики всегда были рядом. Спасибо им! Они хорошо нас поддерживали в трудные минуты, стреляли точно.

После первой неудачи немцы не оставили надежду сбросить наши роты в разлившиеся воды Днестра.

Дело в том, что вода прибывала с каждым днем. Она сокращала тот клочок суши, который мы отбили и заняли. Немцы же держались на прежних позициях. Мы оказались между огнем и водой.

И вот они снова пошли на наш батальон. Без артподготовки встали и цепью пошли на нас. Потом побежали. Расстояние между их цепью и нашими окопами стало стремительно сокращаться. Уже было видно, как они начали выдергивать из-за поясных ремней и из голенищ сапог длинные штоковые гранаты. Такие гранаты можно легко метать на 40–45 метров. А когда началась атака, я приказал своим бойцам вставить запалы в гранаты Ф-1. Расчеты ручных пулеметов уже вели прицельный огонь. Автоматчики пока не стреляли, терпеливо ждали моей команды. И тут нас опередили наши минометчики. Они дали точный залп и буквально накрыли наступающие цепи. Видимо, они заранее пристреляли какой-то рубеж и, когда немцы подошли к нему, открыли беглый огонь из всех стволов. Тут подал команду открыть огонь и я. Немцы сразу залегли.

Они залегли возле межи, почти на том месте, где мы несколько дней назад оставили наспех отрытые окопы. Они их, видимо, заметили, потому что начали перебегать ближе к меже. Автоматчики стерегли их: как только кто-нибудь вставал, тотчас открывали прицельный огонь.

Видно было, как легко раненные немецкие автоматчики уползали к своим окопам. Чтобы хоть как-то выручить свою пехоту, залегшую на нейтральной полосе, немцы усилили артиллерийский и минометный огонь. Нам пришлось на время убрать с брустверов автоматы и пулеметы. Немцы воспользовались паузой, поднялись и начали отходить. Сперва они уводили раненых. Потом на плащ-палатках стали утаскивать убитых.

Наши минометчики не прекращали обстрела. Кидали мины точно, плотно накрывая площадь. Командовал ротой минометчиков, которая помогала нам на нашем плацдарме, старший лейтенант Ксенофонтов. Запомнил я и фамилию командира одного из минометных взводов — лейтенант Соломатин.

Наши минометчики своим своевременным, точным и согласованным огнем избавили нас от потерь, не допустили рукопашной схватки. Если бы немцы ворвались в нашу траншею, потери могли бы быть большими.

Когда огонь первого отделения немного ослаб, а немцы стали откатываться, я пополз по траншее. Траншея полностью еще не была отрыта. Да и заглубить ее еще не успели как следует. Добрался до командира отделения. Спросил: «Почему ослабил огонь?» — «Патроны бережем. Сейчас снова полезут». — ответил сержант. Сказал-то мне сержант одно, а отделение занималось другим. Солдаты, воспользовавшись паузой, выносили из окопов убитых и раненых. Раненых уводили к парому. Солдаты у меня были, как я уже говорил, опытные. Они и сами уже хорошо знали, что надо делать в ту или иную минуту.

Мы сидели в окопе, наблюдали за противником. Сержант покрутил головой и сказал: «Немцы завоняли. Особенно ночью сильно воняют, когда ветер утихает. Кашу Серебрякова есть невозможно. Как назло. Старшина термосы привозит, а тут ветер утихает…» — «Да, — сказал я, — впереди трупы, позади трупы… Ночью пошлите своих солдат. Пусть закопают их как следует. Чтобы было понятно, что это могилы и какие солдаты там зарыты, насыпьте холмики и положите сверху их каски». — «В их касках наши ребята воду носят из Днестра». — «Воду принесете в котелках. Каски положите на могилы. Таков порядок». — «Кто его заводил, этот порядок? Что-то не слышал». — «Мы». — «Хорошо», — наконец согласился сержант. Я знал, что он выполнит то, с чем согласился. «Сколько немцев уничтожило отделение?» — спросил я сержанта.

Подсчеты уничтоженного противника мы вели. Но бывали периоды боев, когда сделать это было практически невозможно. «Тут, товарищ лейтенант, не разберешь теперь, чьи лежат. И наши, и минометчиков. Все в куче. Вон они. Надо бы, конечно, сосчитать. И поделить поровну. Чтобы никому необидно было. А пока не считал. Некогда было».

Ночью солдаты первого отделения ползком добрались до окопов, которые находились метрах в сорока в нашем тылу и которые мы отбили во время ночной атаки. Завалили землей окопы с трупами немцев. Сделали небольшие холмики и сверху положили каски. Приказ мой исполнили в точности.

После этого немцы не предпринимали никаких решительных действий до 28 апреля, до нашей замены.

Наш сосед, вторая стрелковая рота, понес большие потери от бомбардировки и артиллерийско-минометного огня. Потери нашей роты были значительно меньшими.

Однажды ночью саперной лопатой я нарезал дерна и на бруствере своего окопа соорудил амбразуру. Работой своей был доволен: можно было свободно встать и оставаться при этом незамеченным, можно было свободно наблюдать за противником. Но и за мной, оказывается, началось усиленное наблюдение. Немецкий снайпер, появившийся на участке нашего фронта, обратил внимание на необычное сооружение. Только я выглянул в свою амбразуру, повернул голову вправо, как раздался взрыв. Не выстрел, а именно взрыв. В глаза ударило землей. Еще не зная, что со мной, я опустился на дно окопа. «Петр Маркович, — позвал я своего связного, — посмотри, что у меня с глазами. Ничего не вижу». Петр Маркович наклонился ко мне, осмотрел глаза и говорит: «Глаза, слава богу, целы. Только забиты землей».